Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972

Я с той старухой хладновежлив был:
знал недостатки, уважал достоинства,
особенно, спокойное достоинство,
морозный, ледовитый пыл.

Республиканец с молодых зубов,

не принимал я это королевствование:
осанку, ореол и шествование,—
весь мир господ и, стало быть, рабов.

В ее каморке оседала лесть,

как пепел после долгого пожара.
С каким значеньем руку мне пожала.
И я уразумел: тесть любит лесть.

Вселенная, которую с трудом

вернул я в хаос: с муками и болью,
здесь сызнова была сырьем, рудой
для пьедестала. И того не более.

А может быть, я в чем-то и неправ:

в эпоху понижения значения
людей
            она вручила назначение
самой себе
                 и выбрала из прав
важнейшие,
                  те, что сама хотела,
какая челядь как бы не тряслась,
какая чернь при этом не свистела,
не гневалась какая власть.

Я путь не принимал, но это был

путь. При почти всеобщем бездорожьи
он был оплачен многого дороже.
И я ценил холодный грустный пыл.

«Заученный, зачитанный…»

Заученный, зачитанный,
залистанный до дыр,
Сельвинский мой учитель,
но Пушкин — командир.

Сельвинский мой учитель,

но более у чисел,
у фактов, у былья
тогда учился я.

«Как пушкинский рисунок на полях…»

Как пушкинский рисунок на полях,
я не имею отношенья к тексту
и вылеплен я из другого теста,
чужого я монастыря монах.

Но и во мне, как в пушкинском рисунке,

поймет знаток, и даже небольшой,
то, не укладывающееся в рассудке,
легко установимое душой
подобие и сходство, сродство
с гремящей, плавной силою стиха,
и если слишком мощь моя тиха —
то все-таки по возрасту и росту,
по цвету глаз, курчавости волос
и по походке даже, по повадке
имеют отношенье неполадки
мои
        к тому, чем Пушкин в землю врос.

«Я, рожденный в сорочке, сорочку…»

Я, рожденный в сорочке, сорочку
променял на хорошую строчку
и выплачиваю в рассрочку
то, что взял у Пушкина с Блоком.
Я улегся строительным блоком
в стройку, словом вошел в словарь.
Пушкин был и есть наш главарь.
Мы — сапожники. Слово — кожа.
Мы — художники. Слово — краски.
Мы — гудошники. Слово — сказка
про богов и про небо тоже.
Слово — это наше дело.
Наши дали — в пределах Даля.
Никуда я себя не дену,
только в книги — те, что издали,
те, что ныне еще в производстве,
те, что ныне еще в задумке.
Слово, то, что мягче воска,
слово, то, что крепче дуба,
слово, так, как оно сказалось,
на всю жизнь ко мне привязалось.

«Я слишком знаменитым не бывал…»