Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972

Я Брехта грузного перевожу.
Перевожу я Брехта неуклюжего.
Не расплету веревочное кружево.
К его Пегасу не сыщу вожжу.

Часы уже долдонят полвторого,

а я по-прежнему на полпути.
Нет, нелегко немецкую корову
из стойла
                 в наше стойло увести.

Нет, нелегко немецкую ворону

по-нашему заставить говорить.
В немецкую тупую оборону
непросто
                       дверь тугую отворить.

Фонетика какая!

Треск и лязг!
А логика какая!
Гегель с Кантом!
Зато лирических не точит ляс.
Доказывает!
С толком и талантом.

Германия!

Орешек сей куда
как крепок, тверд.
И счастье и беда
в нем прозвучали вещими стихами.
А Брехта многомудрые слова
под воем бомб ни разу не стихали
и стихнут ли когда-нибудь?
Едва ли.
Едва ли,
             говорю я вам,
                                  едва ли.

БЛИК

Пожилой художник,
                                  воскресный,
а с недавних пор, —
                                  и субботний
замечает мотив интересный:
солнца блик
                   на кровле соборной.

Он свою машинерию ставит,

равен в рвении только великим.
Кто посмеет,
кто сможет,
кто станет
между ним
                    и солнечным бликом.

У него только двое суток

изо всей бесконечной недели.
Свой рассудок,
свой предрассудок,
все, что взгляды его углядели,
непостыдное полууменье
и рутинный страх застоя
и немалое разуменье,
им за целую жизнь нажитое —
все сейчас на холсте заиграет.
Слишком блик
                        великолепен!
Потому что он сам выбирает,
словно Суриков
или Репин.

Счастлив он, как весенний кочет

на омытом дождем заборе,
потому что пишет, как хочет,
ни с собой,
ни с веком
не споря.

Важен он

                  необыкновенно,
ничего у судьбы не просит
и мгновенно,
дерзновенно
кисть свою
                  над холстом заносит.

«Смешливость, а не жестокость…»

Смешливость, а не жестокость,
улыбка, а не издевка:
это я скоро понял
и в душу его принял.
Я принял его в душу
и слово свое не нарушу
и, как он ни мельтеши,
не выброшу из души.

Как в знакомую местность,

вхожу в его легковесность.

Как дороге торной

внезапный ухаб простишь,
прощаю характер вздорный,
не подрываю престиж.

Беру его в товарищи,

в спутники беру —
у праздного, у болтающего
есть устремленья к добру.

ЗАБОЛОЦКИЙ СПИТ В ИТАЛЬЯНСКОЙ ГОСТИНИЦЕ