Собрание сочинений Т.4 "Работа актера над ролью"

   — Прекрасно. Теперь скажи по правде — ты видел в какой-нибудь из постановок, чтобы этот свободный дух Грибоедова был передан на сцене должным образом?..

   — Отчего же, были прекрасные исполнители, — заявил премьер.

   — Кто? Назови их имена.

   — Самарин, Щепкин, Ленский, Шуйский.

   — Ты их видел?

   — Нет.

   — И я их тоже не видал. Значит, они ке в счет..

   — Я видел моего милого Сашу Ленского, — опять запел свои воспоминания старый режиссер. — Превосходно играл! Превосходно!

   — И он по-настоящему передавал все дорогие Грибоедову мысли, идеи, оттенки и, главное, чувства? — допытывался допрашивающий.

   — А кто знает, какие мысли, идеи и чувства ему были дороги?— незаметно наводил старый режиссер спор на главную тему.

   — Как “кто знает”, разве ты не умеешь читать между строками?

   — Нет.

   — Так я тебе прочту.

   — Прочти.

   — Ну, попробую — любовь к России.

   — Все Чацкие любят Россию и громят ее врагов, да еще как! — дразнил старый режиссер.

   — Разве любовь только в этом и состоит, чтоб громить других?

   — По-моему, да. А по-твоему, в чем? — невинно спрашивал старый режиссер, притворяясь дурачком.

   — В заботе, в страдании о дикости и неустройстве отечества, — подсказывает кто-то.

   — Понимаю, — соглашается старый режиссер. — А еще?

   — В желании образумить тех, кто мешает прогрессу, убедить их в ошибках, сделать их лучше, — дополняет кто-то из молодых сотрудниц.

   — Тоже понимаю, голубоглазая блондинка, — поощрял старый режиссер.

   — Вот в этом-то и закорючка, — говорит мой любимец. — Все Чацкие орут, грызут землю, рвут страсть в клочки, но они не любят России. Ты не ори, а люби, вот тогда я тебе поверю, что ты Александр Грибоедов или Александр Чацкий.

   — Чего же вы еще требуете от моего друга Саши Чацкого? — выпытывал режиссер.

   Все понимали его режиссерский маневр, но притворялись непонимающими и помогали поставить на правильные рельсы налаживающуюся беседу.

   Я должен был уйти до конца беседы...

   [Меня позвали в комнату правления.]34

   — На какой же срок вы просите отпустить вас? — обратился ко мне с мертвым лицом и сонной интонацией председатель Рублев.

   — Пока до конца сезона, — ответил я.

   — До конца сезона... вот как-с, — повторил он, — пониманье.

   — Ах, тезка, тезка! Красавец! Не ожидал! Мы вас так любим, а вы... — [восклицал присутствовавший при нашей беседе старый актер].

   — Валерий Осипович! — остановил его председатель.

   — Извиняюсь.

   — Какие мотивы побуждают вас обращаться с просьбой об отпуске в самый разгар сезона?— допрашивал председатель.

   — Мотивы?!.. Несчастье, катастрофа! — ответил я с дрожью в голосе. — Я сломал себе ногу, упал в люк, и у меня сделалось сотрясение мозга. Схватил тиф со всевозможными осложнениями!!!..

   — Вот как-с, понимаю-с! Однако вы ходите и, слава богу, бодры, полны сил, — обратился он ко мне, сонно улыбаясь.

   — Я хожу ногами, но моя душа замерла на месте. Поймите!.. Моя душа получила ужасное сотрясение. У меня душевный тиф с сорокаградусной температурой! Неужели вся важность болезни и катастрофы в том, что глаз видит поломы и физические страдания? Но душевные страдания, болезнь и катастрофа во сто раз опаснее и хуже, особенно для нас, артистов, которые играют на сцене не ногами, а душой. Будь у меня сломана нога, меня вынесли бы на сцену на носилках, и я мог бы говорить. Но с больной и потрясенной душой я не могу выходить и играть на сцене.

   — Тезка! Тезка! Родной! Радость наша! — заныл Валерий Осипович. — А как же Лизавета Николаевна?.. — восклицал он, оглядываясь на сидящего невдалеке режиссера Бывалова, приемы которого копировал Валерий Осипович.

   — Я призываю... — бесстрастно замямлил председатель, обращаясь к нему.

   — Извиняюсь, извиняюсь, — галантно поклонился Валерий Осипович, важно откинувшись на спинку стула и закатывая глаза...

   — Вы поймите, — снова начал я, обращаясь к председателю, — дело не в том, что я не хочу играть. Напротив, я бы очень хотел. Мне ведь нелегко переживать то, что я переживаю, и просить то, что я прошу. Я не н_е х_о_ч_у играть — я н_е м_о_г_у, нравственно, духовно не могу. Если б я физически не мог, то и разговоров бы не было. Я прислал бы вам короткую записку: “Сломал, мол, себе ногу, в течение шести месяцев играть не могу”. Но беда в том, что я внутренне, духовно, невидимо не могу, и раз что невидимо, то и не убедительно, и никто не верит. Ведь вот что ужасно!

   — По части невидимых мотивов я как человек практики не большой знаток. По этому делу следует обратиться к специалисту.

   — Ваше мнение? — обратился председатель к заведующему труппой М. — Что вы скажете об отпуске артиста Фантасова? — передал он слово мрачно сидевшему заведующему труппой.

   — Валерий Николаевич слишком большая фигура в нашем театре, — начал он, — чтобы его болезнь могла пройти без серьезных последствий для дела, — польстил он мне. И эта лесть, покаюсь вам, не была мне неприятна. Но это не помешало мне воспользоваться случаем, чтобы свести некоторые старые актерские счеты.

   — Вероятно, поэтому вы и назначаете меня дублировать Игралову, когда ему неугодно себя беспокоить для неинтересных ролей, — упрекнул я его.

   — Дублеров назначаю не я, а режиссер, — ощетинился М.