Собрание сочинений. Том 1

Не меренную рейкой землемерною,

С шатрами бедуинов гордо-рваными,

С их нищетой, прикрытою Коранами,

С мечтой о Ниле под кошмою каждою,

С неутоленным голодом и жаждою,

С песком, в зубах хрустящим как безумие,

С верблюдами, иссохшими как мумии,

С детьми худыми, как само отчаянье,

С глазами их, которых нет печальнее!

Я вижу в кровь исхлестанную спину

Батрачки, убежавшей с поля к сыну,

Я вижу хлопок на краю пустыни

И кровь на нем! И сердце мое стынет

От бешенства холодного и страшного,

От этого наследья дня вчерашнего.

Лежу. Молчу. А спутник все неистовей

Мне соловьем про Фергали насвистывает:

- Хотя и стар, но выглядит так молодо,

Когда плывет по рынку с белым золотом,

Как весел он, как вежлив, вот увидите!

Всегда с гвоздикой свежей, вот увидите!

И тут, себя сдержать уже не пробуя:

- Давайте спать! - я говорю со злобою.

Но сам всю ночь египетскую, лунную

Все не могу заснуть, с башкой чугунною.

Огни и звезды портового города...

А сердце, как ножом, тоской распорото!

Глаз не сомкнув, с утра иду на вылазку:

За домом дом, за вывескою вывеску -

Смотрю лавчонки, лавки, магазинищи...

Голодных ребра и жратвы корзинищи -

Открытое без всякого смущения

Богатства с нищетой кровосмешение.

А вот и порт, толпой судов заставленный,

И рынок здешний, до небес прославленный,

С его египетского хлопка кипами,

Со звоном денег, с криками и всхлипами,

С его торговцев языками бешеными,

Как колокол над городом подвешенными.

И среди этого столпотворения -

Вдруг мне навстречу, как стихотворение,

Сам Фергали с гвоздикой неизбежною,

Розовощекий, с сединою снежною.

Мы рынком сведены, людьми представлены,

Друг перед другом он и я поставлены.

Да, это верно, выглядит он молодо,

Нет на лице следов забот и голода.

Он горд, людей он криком не преследует,

Как тот бедняк, что продает последнее.

Всего одно движенье пальцем подано -

И горе тысяч куплено и продано...

Да, это верно, он нежнее нежного

Мне хвалит море хлопка белоснежного,

Но не хотел и на день бы остаться я

В его руках на белых тех плантациях,

Где крик батрачки, в кровь бичом обласканной,

Торчит гвоздикой красною из лацкана,

Где молоком грудным, как бык, он выпоен,

Из тысячи голодных сытым выкроен,

С улыбкой розовой, с походкой важною,

С гвоздикою, от слез ребенка влажною.

Наш разговор с ним тонкой ниткой тянется;

Сейчас рвану - и два конца останется!

Обоих нас я этим лишь обрадую,

Но как же быть тогда с моей балладою?

Чем гладкою концовкой быть испорченной,

Пусть лучше остается незаконченной,

Поскольку на гвоздику эту красную

И есть, и будут точки зренья разные.

ДЫМ НАД ХИЖИНОЙ

Эту свою балладу

начну я в глуши такой,

Где не найти адвоката,

лишь судьи есть под рукой.

Безмолвны рощи какао,

в хижинах нет огней;

Как вымерла вся деревня,

один лишь дымок над ней.

В хижине у Воттуна

все племя сошлось чуть свет.

Уже очаг догорает,

а Воттуна все нет.

Воттун пошел к англичанину,

три дня уже нет его.

Пошел передать он мысли

племени своего.

Но английский начальник

в железо его заковал

И только потом его мысли

к себе на допрос позвал.

Так легче выиграть диспут,

когда, придя на допрос,

Помнит, что он закован,

тот, кто мысли принес.

Ночное позднее время;

полисмену не по душе,

Что снова сошлось все племя

в Воттуновом шалаше.

Воттун говорил здесь речи,

он не просто болтун,

Говорят, что для всей империи

стал опасен Воттун,

Руки Воттуна закованы,

но в одной из газет,

Говорят, на первой странице,

напечатан его портрет.

Говорят, он сказал англичанам,

что земля под ними горит,

Говорят, это очень отчаянно -

то, что он говорит,

Будто бы масло пальмовое

и каучуковый сок,

Чем отдавать англичанину,

лучше вылить в песок,

Будто бы тот, кто спину

гнет для чужих барышей, -

Будто бы он унижен

таким порядком вещей.

Будто бы он поэтому

голоден, болен, слаб,

Будто бы здесь, в Нигерии,

есть еще слово "раб",

Будто бы это слово

надо выжечь дотла.

Будто б тогда Нигерия

счастливой страной была!

О чем еще говорил он?

О чем говорил? Ах да!

Будто б врачей побольше

надо послать сюда;

Будто б надо лекарствами

пичкать черных детей;

Будто б они не выживут

без этих его затей;

Будто бы надо черным

школы построить тут;

Будто б они без грамоты

ну прямо не проживут;

Будто б все они люди,

у всех своя голова, -

И так говорил он, будто бы

сам верил в свои слова!

Полисмен идет по деревне.

Все заперто на замок,

Но над хижиною Воттуна

вьется в небо дымок.

Вьется тонкий, как волос,

среди непроглядной мглы

И упрямый, как голос,

закованный в кандалы.

Полисмен идет по деревне.

Полисмен до утра следит.

Хозяина нет, но в хижине

племя его сидит.

- Воттун в кандалы закован,

а что же сделаем мы?

Неужели мы свои мысли

не выручим из тюрьмы?

Против нас англичане

сети плетут свои.

Судья - племянник начальника,

начальник - дядя судьи.

Начальник сказал: - Из Лондона

пусть едет к вам

адвокат.

Но нанять адвоката

может тот, кто богат.

Тысяча фунтов стерлингов

адвокату цена.

У адвоката дети,

у адвоката жена.

Адвокату ехать и ехать -

Нигерия далеко.

Нет, нанять адвоката

племени нелегко:

Весь урожай какао

за самый хороший год

Тысячу фунтов стерлингов

племени не дает!

И все-таки, все-таки, все-таки,

пусть целый год голодать,

Надо тысячу фунтов

адвокату отдать.

Пусть берет свою тысячу,

пусть скорее едет сюда,

Чтобы спасти Воттуна