Собрание сочинений. Том 2. Путешествие во внутреннюю Африку

Еще одно замечание: в последнее время за настоящий Нил стали принимать Бахр-эль-абиад, Белую реку, или Белый Нил, как выражаются у нас, который течет на юг – сколько известно течение его; но Бахр-эль-газель, соединяющийся с ним, и больше и шире Белой реки у своего устья; она едва исследована; вода ее слишком не здорова и была пагубна для экспедиции д'Арно, пытавшейся было подняться вверх по этой реке; течение ее так тихо, что едва приметно; она расстилается огромными плесами и озерами, изобилующими рыбой: о них-то, вероятно, говорит Ибн-Батута. Эль-Газель берет свое начало из гор Дар-Фура. Итак, решивши вопрос, что не Голубая река, а Белая составляет Нил, надо еще решить другой, который из двух притоков есть настоящий Белый Нил: так называемый теперь Бахр-эль-абиад или Бахр-эль-газель?

Глава V. Вторая экспедиция в горы

Опять белая лошадь с колокольчиком на шее и на ней нечто вроде головни, искривленной, изломанной, или обезьяны, но менее всего похожее на человека; опять пуки копий и ряды штыков за ним; опять черные тела, черные лица, черные ноги, с белыми лохмотьями повыше колен, так что издали, между деревьями, можно принять наш черномазый отряд за стадо журавлей; опять чаща, и на этот раз непроходимая, потому что мы, желая сократить путь, решились идти напрямик, направляясь от горы до горы, без дороги, без тропы, как говорится, на глаз, неся провизию за плечами; акации и терн всевозможных родов, колючки разных видов, созданные именно для того, чтобы рвать платье, а за неимением его, кожу людей, загнутые в виде удочки, казалось только ждали нас, и нападая с удивительным ожесточением, впивались до костей в тело. На этот раз, однако, было отличие: солнце, к удивлению нашему, не показывалось на небе, которое было заволочено отовсюду тучами, но где бы оно в ту пору ни было, по-видимому, не забывало живущих под ним, и тешилось нашими страданиями; воздух был душен и тяжел.

Опять та же дорогая спутница, замзамия, о бок со мной, на луке седла; опять тот же неизменный ординарец, верный негр, из Гули, опять те же юз-баши и бим-баши, то сменяющиеся с караула, то вступающие в авангард и почтенная фигура Гассан-эфенди, старшего из батальонных командиров; опять тот же марш, «Мальбруг в поход поехал», приглашал и нас к выступлению в поход, а голос доктора, всегда суетливого и опаздывающего, покрывал трубный голос марша. Но теперь прибавилась для солдат новая забота на ночлегах: дело тукулей, потому что рашаш, первые периодические дожди начались; они непродолжительны: недели две-три; за ними уже следует хариф – время постоянных и проливных дождей в течение четырех месяцев, которое опять заключается месяцем перемежающихся дождей.

На первый ночлег мы пришли поздно, и не желая утомлять солдат, не поставили тукулей, но часа в два ночи были пробуждены ливнем, упадавшим на нас. Натянув на себя ковер и поддерживая то той, то другой рукой середину его снутри, чтобы сколько-нибудь образовать скат воды, я, от нечего делать, размышлял, на что похоже положение человека, задыхающегося в таком тесном пространстве? Похоже на то, если бы его, живого, заключили в гроб, опустили в могилу, зарыли…. ужасно. Чтобы поскорей освободиться от этой мысли и убедиться в противном, я решился было выглянуть из-под своего заключения: меня обдало дождем, и я поспешил скорее скрыться. Кажется, небо не выдержит тяжелых туч, которые висели на нем, и обвалится на землю…

Между тем, мне угрожала другая беда: намокнувший ковер тяжелел все больше и больше; я едва сдерживал его над собой; руки ясно ощущали влажность его с внутренней стороны; наконец, несколько капель пробилось сквозь него; дорога была проложена; целый ручей угрожал мне, я опять высунул голову: темно, дождя нет, а шум и плеск в лужах слышались ясно; что случилось? Солдатики устроили надо мной род палатки из всякого хлама; такое внимание со стороны черного человечества мне было особенно приятно. Впрочем, это не в первый раз я испытывал заботливость о себе солдат и офицеров. Они, будто понимали, каково было в этой экспедиции мне, жителю Севера, когда они сами довольно-таки терпели под раскаленным небом, при таких трудных переходах.

Поутру дождь стал стихать: вышедши из-под своего навеса, я был поражен пестротой лагеря, и в обыкновенное время представлявшего мало стройности и гармонии. Цепь часовых разумеется была неподвижна, но остальные, большей частью нагие, толпились вокруг огней в разных положениях, просушивая платье, подшучивая друг над другом; хохот раздавался отовсюду, как будто ничего не бывало. Арабы-вожатые поступили благоразумнее всех. Как скоро начался дождь, они сняли с себя фереды, единственное их одеяние, и просидели на них, нагие, всю ночь; когда дождь прошел, они обсушились, обогрелись и оделись в совершенно сухое платье, между тем, как даже мы не имели сухого белья, чтобы переодеться, потому что все наши вещи были насквозь измочены.