Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное

«Сейчас скажет, зачем за ней следил? Начнет стыдить: такой большой дядя, да еще стихи пишет! Ну и в том же духе!» – смущенно подумал я, совершенно не предполагая заранее, что ей ответить в свое оправдание. В эту минуту я откровенно пожалел: чего ради сунулся? Ну несмышленая еще, ветер в голове. И не цветы… так еще что-нибудь вытворяла бы. К примеру, палкой разбивала в окнах стекла или анонимными телефонными звонками в полночь тормошила спящих односельчан-пенсионеров. В таком переломном возрасте разве мы, ныне взрослые, лучше были? Разоряли птичьи гнезда, лазили по чужим садам, подглядывали, как голые женщины в Бузулуке купались. Разве от здравого смысла исходили наши поступки и действия?

– Дядя, мне можно сесть?

Я указал ей на кресло.

– Нет. Лучше на табуретку.

– Кофе будешь?

– Я кофе не люблю.

– Чай?

– От чая голова кружится.

– А калиновое варенье?

– Калиновое? Никогда не пробовала.

Она взяла ложку. И, глядя на нее, как в маленькое зеркальце, сказала:

– Это здорово, когда под твоим окном цветет куст калины! Ночью белые бутоны светятся…

Вдруг она часто заморгала ресницами, ее некрасивое лицо плаксиво сморщилось. Она захныкала:

– Никто меня не понимает, не жалеет! Только и знают, что орать и лупить! И ты с ними заодно! А я думала…

– Как ты догадалась, что я тебя выследил?

– Никак. Не твое дело.

– Успокойся.

– Я умереть хочу, мне надоело жить. Скучно. Муторно. Противно в школу ходить. Противно людей видеть.

– И меня? Я ведь тоже… Вон поперся за тобой, как последний сыщик-подлец.

– Это меня особо не волнует. Ты же все равно не разгадал мою тайну.

– Да, поляна… ворох умирающих цветов… Что же это значит?

– А ты не проболтаешься?

Девочка, прищурившись, внимательно посмотрела мне в глаза:

– Поклянись!

– Клянусь…

– Скажи: «Клянусь честью поэта!»

– Клянусь честью поэта!

– Теперь верю.

Она с кроткой детской удовлетворенностью вздрогнула всем худеньким телом, шумно вздохнула, весело приказала:

– Пообещал угостить калиновым вареньем… Тащи.

Я выставил на стол банку.

– Вот здорово!

Варенье было крутое. Она отколупнула кусочек, положила в рот:

– Слаще шоколада!

– Не стесняйся. Ешь вдоволь.

– Спасибо. Я наелась.

Она улыбалась. И теперь ее порозовевшие щеки, нежные губы, а особенно поголубевшие глаза были столь обворожительны, что я невольно залюбовался ею.

– Нравлюсь я тебе? Вижу, что нравлюсь. Я, правда, красивая?

– Тебе не идет хмуриться. Тогда ты похожа…

– На маленькую старушку.

– На зайчишку, которого потрепали за уши!

– Ох ты!

Она звонко рассмеялась. Тонким пальцем притронулась к банке:

– Можно еще ложечку?

– Да хоть десять!

– Ты прикольный! Простой! Все понимаешь в жизни!

– Все понимает только Бог. А я вот даже тебя…

– Опять допрос? Ну рву цветы, букеты складываю на поляне! Тебе это все известно.

– Не все…

Лицо ее вновь стало обозленным, похмурело, подурнело.

– Какое тебе дело до подробностей?

– Но ты пообещала раскрыть тайну…

– Пообещала. И передумала. Потому что…

Она резко одернула на худеньких коленях подол платья. Вскочила. Выбежала наружу. Ее физиономия мелькнула в проеме раскрытого окна.

– А я, между прочим, тебя обманула! Какого вкуса шоколад, я не знаю! Потому что никогда его не ела!

2

В «гордом одиночестве» брожу среди стеллажей, полок станичной библиотеки. Будто в предзимнем парке гуляю, когда все люди попрятались в квартирах от непогоды, а мне в самый раз – раздолье! Книги – на любой вкус! Меня нынче интересует религиозная философия. «Письма о христианской жизни. Поучения» Святителя Феофана Затворника, «Житие протопопа Аввакума»… Уже читал. Знаком. Беру другие, открываю, глазами пробегаю по строчкам, выхватываю тот или иной абзац, фразу. Пытаюсь вникнуть в содержание. И вдруг… что это? Как ведь порою случается, листаешь вот так и неожиданно взором натыкаешься на неведомо кем позабытое письмо, кленовый лист, конфетный фантик, спрессованные хлебные крошки, засохшую муху. На этот раз на меня пахнуло остро-усыпляющим запахом валерьянки. Кто-то читал том и, наверное, так разволновался, что был вынужден срочно принять лекарство. А книга «Лествица, возводящая на небо», страница 467: «…оскудение надежды есть истребление любви…», «…любовь – виновница чудотворений: любовь – бездна осиянная; любовь – источник огня в сердце, который чем более истекает, тем более распаляет жаждущего…»

Почему-то я сразу уверился в том, что это была женщина. Лет сорока пяти. Вдумчивая. Верующая. Любит Блока. И сама пишет стихи. Я спросил у библиотекарши. Она без особого труда, не заглядывая в картотеку, назвала:

– Анастасия Несчастная.

Сказала, где живет. И с некоторою затаенной сдержанностью спросила:

– А зачем она вам?

– Просто так. Из любопытства. Ведь «ца» – не развлекательный роман, не всяк способен осознать.

Я шел и рассеянно гадал: «Глухой переулок… а почему Глухой, а не Ясный? Или Луговой? И почему Несчастная, а не, положим, Удачливая? Везучая? И, собственно, зачем я к ней иду? Чтобы узнать… А что узнать? Ну, скажет, читала… обожгли сердце строчки… Обожгли сердце… А предтеча тому? "Судьбы крутые повороты"?..»