Собрание сочинений. Том 2. Царствие земное

Поставив точку, я пробежал глазами по свеженаписанному. И вновь в душе надсадно засвербило, заколобродило, запротивилось, запротестовало: на черта я это делаю? Ведь добром не кончится! Было, было уже подобное в моей жизни – обманывался, поскальзывался, расквашивал нос, утирался, очухивался, зарекался, отворачивался, отстранялся. О, мой простодушный народ, о, мой светоносный Бог, буду ли я прощен вами за проявленное долголетнее безответственное легкомыслие, которое проявил, создавая благодатные условия для размножения и взращивания поганых сорняков (бесталанных сочинителей!) на великой ниве литературного поприща? Неуклюжий ком все катился и катился, обрастая, нанизывая на себя коряги, колючки, острые булыжники, на глазах вырастая до угрожающих размеров – рухнет на голову, и – конец!

А теперь что ж? Надежда по телефону пригласила меня приехать в Новую Анну. «Зачем? Для какой цели?» – «Потом узнаешь…» Еду с все возрастающим чувством ожидания неприятного, неизбежны подвох, нелепость. Аль уж «окунуться»? Разыскал особняк. Нажал на кнопку. Калитку открыла сама Надежда. Обрадовалась. Но как-то… сумбурно, суматошно. Провела меня внутрь. Нас окружили кошки, рябые, желтые, голубые, белые. Одна бесшумно запрыгнула мне на плечо.

– Все приблудные. Кормлю их. Ухаживаю. Лечу. Ласкаю. – Надежда рассмеялась. И с горечью: – А еще на моем домашнем попечении две собаки, муж, сын и дочь. Глянь, какие руки – корявые, жесткие, как у деревенской бабы.

Могла бы и не показывать – видел при первой встрече.

– …а ежели ими обниму, то…

Ее голос осекся, улыбку смыло с лица, а глаза обиженно прикрыли веки.

– Ой, чего ж мы разглагольствуем! – неестественно взбодрилась она. – Надо срочно ехать!

Мы сели в машину. За рулем поджидал Федор. Недовольно буркнул:

– Медом тебя, Надя, не корми – поболтать любишь! Неудобно будет, коль опоздаем.

Автовокзал. Сидим в кабине. Вдруг Надежда порывисто сунулась к лобовому стеклу:

– Вон они едут!

Белый микроавтобус остановился – ниже окон броско «Телевидение». Переговоры заняли считанные минуты. Запыхавшаяся Надежда впорхнула вновь в кабину.

– По какому поводу?

– Тс-с-с. Потом узнаешь.

Точно такой ответ от нее я уже слышал ранее. Сюрприз? Но какого свойства? Окраски? А на сердце… отчего оно ноет?

Окрестности города. Наша «десятка» летит впереди. Пересекла московскую трассу. Запрыгали, закачались на ухабах грунтовой дороги. Станица Первая Березовка в мареве полуденного зноя. Ни людей.

Ни гусей, ни кур на улицах. Свильнули в проулок. Займище. Стога. Песчаная кулижка с красноталовыми зарослями. Дубрава. Сочно сияющая зеленью и цветами опушка.

– Мое царство! – залилась смехом Надежда. Она первая выскочила наружу и закружилась в потоке лучей, ее богатое ало-золотистое платье воспламенилось костром! Из микроавтобуса вывалился нетрезвый оператор с кинокамерой.

– Концерт начался! Ха-ха! – грубовато-весело бросил Федор. И кивнул мне красивой головой. – Идем, примем активное участие!

В просвете столетних дубов, как в распахнутых царских вратах, бирюзово вспыхнула просторная бузулукская излучина. Крутояр огорожен кружевной металлической изгородью. На свежеасфальтированной квадратной площадке столы, на них изобилие продуктов, вин, букеты цветов. Вниз с террасы дугообразный, выложенный каменными плитами спуск. Природным, диким, необработанным камнем по обе стороны саженей по пятьдесят укреплен береговой срез. Миниатюрный, из дубовых плах причал, к нему примкнуты нарядные лодки. На речной стремнине в лодке любитель-рыболов с удочкой. Все движущееся и недвижущееся полилось на кинопленку! А на опушке пляшущую Надежду сменил косарь – он осторожно вылез из кустов, огляделся, «музыкально» бруском почиркал по стальному лезвию, поддернул портки с лампасами, поправил казачью фуражку, из- под которой клубком торчал рыжий чуб. («Не парик ли?» – невольно подумалось мне.) Поплевав на ладони, он стал энергично махать косой.

– Отменный кадр! – заорал оператор. Эхо покатилось по излучине и раскололось о стену стволов древних верб. Крестьянским наметанным оком я заметил, что за красивым косарем оставались нескошенные пучки живого травостоя.

После роскошного обеда вся мужичья рать долго купалась в Бузулуке. Затем всех разместили в финских домиках, сохранившихся от былого станичного плодопитомника. В домиках было чисто, уютно, на половицах ковры, на тумбочках розы в вазах. Творческая бригада спала мертвецким сном, хотя еще закатное солнце, роняя на траву огненные слитки, вспыхивало в кронах. Я, с тяжело гудящей головой от недавнего шума-гвалта, пришел на террасу и, облокотившись на перила, глядел на прозрачную розовость водной глади. Хотелось и душой настроиться на такой же миролюбивый, покойный мотив.

– Любуешься на закат?

Надежда легким жестом руки как бы обняла меня.

– Не боишься? Муж увидит.

– Мы с тобой друзья… Да, положим… Он бы не возражал…

– Понятливый?

– Дай закурить.

Жадно затянувшись сигаретой, она, презрительно прищурившись и процеживая сквозь зубы дым, произнесла:

– Уехал…

– Кто?

– Федька… Кто же еще!

– Куда?

– Потом узнаешь…