Собрание сочинений (Том 3)

С этого дня он стал очень тихим. Почти не спрашивал: "почему?" Часто уединялся, садился с ногами на тети-Пашину оттоманку и шептал что-то. Гулять его по-прежнему выпускали редко: тянулась осень - сырая, гнилая, и с осенью тянулась болезнь.

Коростелев почти не бывал с ним. С утра он уходил сдавать дела (так он говорил теперь: "Ну, я пошел сдавать дела Аверкиеву"). Но он помнил о Сереже: один раз, проснувшись, Сережа нашел возле кровати новые кубики, другой раз - коричневую обезьяну. Сережа полюбил обезьяну. Она была его дочкой. Она была красивая, как та царевна. Он говорил ей: "Ты, брат". Он ехал в Холмогоры и брал ее с собой. Шепча и целуя ее холодную пластмассовую морду, он укладывал ее спать.

НАКАНУНЕ ДНЯ ОТЪЕЗДА

Пришли незнакомые дядьки, посдвинули мебель в столовой и в маминой комнате и упаковали в рогожу. Мама сняла занавески и абажуры и портреты со стен. И в комнатах стало безобразно и бесприютно: обрывки шпагата на полу, на выцветших обоях темные четырехугольники - там, где висели портреты. Только тети-Пашина комната да кухня были островками среди этого унылого безобразия. Голые электрические лампочки светили на голые стены, голые окна и рыжую рогожу. Громоздились стулья, поставленные друг на друга, задирая к потолку исцарапанные ножки.

В другое время тут бы неплохо поиграть в прятки. Но не то время...

Дядьки ушли поздно. Все, усталые, легли спать. И Леня заснул, откричав, сколько ему требовалось кричать по вечерам. Лукьяныч и тетя Паша в постели долго шептали и сморкались, наконец и они стихли, и раздался храп Лукьяныча и тоненькое, носом, сонное посвистыванье тети Паши.

Коростелев один сидел в столовой под голой лампочкой, пристроившись у стола, обшитого рогожей, и писал. Вдруг он услышал вздох за спиной. Оглянулся - за ним стоял Сережа в длинной рубашке, босой и с завязанным горлом.

- Ты что? - шепотом спросил Коростелев и встал.

- Коростелев! - сказал Сережа. - Дорогой мой, милый, я тебя прошу, ну пожалуйста, возьми меня тоже!

И он тяжело зарыдал, стараясь сдерживаться, чтобы не разбудить спящих.

- Что ты, брат, делаешь! - сказал Коростелев, беря его на руки. Ведь сказано - босиком нельзя, пол холодный... Ведь сам знаешь, ну?.. Мы же договорились обо всем...

- Я хочу в Холмогоры! - прорыдал Сережа.

- Вот видишь, ноги-то уже застыли, - сказал Коростелев. Подолом Сережиной рубашки он прикрыл ему ноги, прижал к себе худенькое тело, сотрясающееся от рыданий. - Что ж поделаешь, понимаешь, если так складываются дела. Если ты все болеешь...

- Я больше не буду болеть!

- А как только поправишься - моментально за тобой приеду.

- Ты не врешь? - в тоске спросил Сережа и охватил рукой его шею.

- Я тебе, брат, еще не врал.

"Правда, не врал, - подумал Сережа, - но вообще иногда он врет, все они иногда врут... Вдруг он теперь и мне врет?"

Он держался за эту твердую мужскую шею, колючую под подбородком, как за последний свой оплот. В этом человеке была его главная надежда, и защита, и любовь. Коростелев носил его по столовой и шептал - весь этот ночной разговор происходил шепотом:

- ...Приеду, поедем с тобой на поезде... Поезд идет быстро... Народу полные вагоны... Не заметим, как приедем к маме... Паровоз гудит...

"Просто даже ему некогда будет за мной приезжать, - соображал Сережа, терзаясь. - И маме некогда. Каждый день будут к ним ходить разные люди и звонить по телефону, и всегда они будут идти по делу, или сдавать зачеты, или нянчить Леню, а я тут буду ждать, ждать и не дождусь никогда..."

- ...Там, где мы будем жить, лес настоящий, не то что наша роща... С грибами, с ягодами...

- С волками?

- Вот не скажу тебе. Насчет волков выясню специально и напишу в письме... И речка есть, будем с тобой ходить купаться... Научу тебя плавать кролем...

"А кто его знает, - с новой вспышкой надежды подумал Сережа, устав сомневаться. - Может, это все и будет".

- Сделаем удочки, будем рыбу удить... Смотри-ка! Снег пошел!

Он поднес Сережу к окну. Большие белые хлопья летели за окном и, распластываясь, на мгновенье прилипали к стеклу.

Сережа загляделся на них. Он измучился, он затихал, прижавшись воспаленной мокрой щекой к лицу Коростелева.

- Вот и зима! Опять будешь много гулять, кататься на санках - время и пролетит незаметно...

- Знаешь что? - сказал Сережа с печальной заботой. - У меня очень плохая на санках веревка, ты привяжи новую.

- Есть. Обязательно привяжу. А ты, брат, дай мне обещание: больше не плакать, ладно? И тебе вредно, и мама расстраивается, и вообще не занятие для мужчины. Не люблю я этого... Обещай, что не будешь плакать.

- Ага, - сказал Сережа.

- Обещаешь? Твердо?

- Ага...

- Ну, смотри. Полагаюсь на твое мужское слово.

Он отнес изнемогшего, отяжелевшего Сережу в тети-Пашину комнату, уложил и укрыл одеялом. Сережа протяжно, прерывисто вздохнул и уснул сейчас же. Коростелев постоял, посмотрел на него. В свете, падавшем из столовой, Сережино лицо было маленькое, желтое... Коростелев отвернулся и вышел на цыпочках.

ДЕНЬ ОТЪЕЗДА

Наступил день отъезда.