Собрание сочинений. Том 4. Гражданская лирика и поэмы

Среди толпы блестящих спин
играет с сыном мать-дельфин,
то погружаясь, то взлетая,
изогнуто, как запятая;
как тень когда-то стройных ног
хвоста раздвоенный клинок.

Бело, как чайка, ее лоно,

спина из черного нейлона;
напоминают плавники
движенья некогда руки;
скорее женское, чем рыбье,
ее блаженное улыбье.

А сын, не зная ни о чем,

собой играет, как мячом;
она ему дает свободу
всплывать и погружаться в воду
и, объясняя жизнь ему,
внушает по-дельфиньему:

— Ныс, тьсап

ньусыв хревв!
(Сын, пасть

высунь вверх!)

Тьашыд ботя.

(Чтоб дышать.)
Худзов жевс.
(Воздух свеж.)

Хылпетв хагзырб

ужок жьен.
(В теплых брызгах
кожу нежь.)

Нифьлед ныс!

(Сын-дельфин!)
Идюл окзилб!
(Люди близко!)
Мчись, ныряй
вниз, вниз!
(Йярып, сьичм
зипв, зипв!)

Они спускаются под волны

в мир безопасный, мир подводный,
ежей, кораллов пестрый сад,
где спруты люстрами висят,
где рыбы с красными усами

без батареек светят сами,
на дно, в убежища свои,
в полупрозрачные слои.
Но там нет воздуха, нет неба,
нет солнца, нет дождя, нет снега,
и хочется наверх — домой,
спешить за вспененной кормой.

Мы, дельфины, опускаемся в глубины,

огибаем невзорвавшиеся мины,
якоря, уже рябые от ракушек,
доски палуб, почерневших и распухших.
Нас подводные встречают острова,
где дельфина не достанет острога,
где, раздут, свинцовоног и одноглаз,
ищет золото пиратов водолаз,
и спускается утопленник нагой
с грузным камнем под разбухшею ногой.

Эти толщи водяные, эти глуби

мы родными не считаем и не любим,
и кефаль, и скумбрия, и камбала —
никогда роднёю нашей не была,

только люди, только люди, только вы
нам близки среди холодной синевы.
И дышать мы подымаемся отсюда,
безземельные морские чуда-юда,
для игры, или охоты и любви —
будто люди, будто люди, будто вы…

Так, вплывая в прибережную теплынь,

с нами хочет объясниться мать-дельфин,
чтобы ультразвуковая ее речь
помогла ей дельфиненка уберечь.

— Наших мучеников дни и жития,

и отплытия, и стран открытия,
и с акулами кровавые бои
сохранили полушария мои.
Наши Библии, записанные в них,
долговечнее пергаментов и книг,
и глубокие извилин письмена
в память к сыну переходят из меня.

Я, как Ева вашей Книги Бытия,

девять месяцев ношу свое дитя,
и, как Авеля, но с черным плавником,
я кормлю его соленым молоком,

и неписаную Библию свою
в плоть из плоти я ему передаю:

«В начале пошел лед,

и стали тонуть звери,
и треснул земной свод.

Покинул нору крот,

покрылся водой берег;
мы стали вязать плот.

В потопе тонул слон,

и мертвые львы плыли,
и гром заглушил стон.

Затопленные холмы

исчезли в речном иле,
и в море ушли мы…»

Диск третий