Собрание сочинений. Том 6. Граф Блудов и его время (Царствование Александра I)

Обращаясь затем к частной переписке графа Блудова, мы должны сказать, что покойный поставил себе за правило уничтожать все получаемые им письма, говоря, что по одному из них – можно составить превратное понятие о писавшем его, а по выдержке нескольких строк без связи с предшествовавшим – пожалуй и осудить человека, и что он не желает быть виновником ни того, ни другого. Только для писем матери и жены он сделал исключение; но письма матери, по его желанию, положены были с ним в гроб. Сам он не любил писать; однако нашлось несколько его писем у разных лиц. Мы решились поместить только письма к И.И. Дмитриеву, которые племянник его, М. А. Дмитриев[93], обязательно передал графине А.Д. Блудовой.

«Мысли и Замечания» набросаны им самим на лоскутках бумаги карандашом, в различные эпохи жизни, или уловлены из его разговора и записаны близкими к нему людьми; иные острые выражения он любил повторять, рассказывая, по какому поводу они вырвались первоначально. Еще при жизни своей, он просил собрать и переписать в одну тетрадь все эти разнородные обрывки и по-видимому желал их напечатать в числе 20 или 25 экз. для своих друзей.

Мы не поместили речей, говоренных им в заседаниях «Арзамаса». Подобно хранящимся у нас речам других членов, они носят на себе отпечаток шуточный, иногда очень остроумны, всегда забавны, но, сказанные большей частью экспромтом, не назначались к печати.

Суд над графом Девиером и его соучастниками

Дело заключает в себе, особенно в некоторых своих частях, весьма любопытные и замечательные подробности, которые можно назвать характерными чертами того времени. Из него ясно видно, что главною или, лучше сказать, единственной причиной гибели графа Девиера и его мнимых сообщников была ненависть к ним князя Меншикова, славного умом своим и счастьем, наконец ему изменившим.

Сей временщик (едва ли не для него изобретено сие истинно русское наименование сильных вельмож) из любимцев и министров Петра Великого сделался в некотором смысле его преемником. Пользуясь неограниченной слепой доверенностью Императрицы Екатерины I, управляя под ее именем делами кабинета и войском, то есть всем государством, он приводил в ужас других несогласных с его видами правительственных лиц не только настоящею своею властью, но и замыслами для продолжения оной в будущем. Все предвещало близкую кончину Екатерины; в мысли всякого был вопрос: кто будет ее наследником? и вскоре начали угадывать, кого желал и предназначал князь Меншиков. Когда, в ноябре 1726 года, приготовляя фейерверк ко дню тезоименитства Императрицы, он велел возле столпа с короной и привязанным к нему якорем, представить юношу, держащего одной рукой канат якоря, а другой глобус и циркуль, то генерал-майор Скорняков-Писарев и некоторые другие участвовавшие в суде над царевичем Алексеем и царицей Евдокией, сказали: «Этот юноша без сомнения великий князь Петр Алексеевич; его предопределяют быть нашим государем; что же будет с нами?» и Меншиков был принужден переменить рисунок фейерверка.

В следующем году, в начале января, Императрица занемогла и беспокойство врагов Меншикова увеличилось. Они желали видеть на престоле одну из дочерей Петра Великого; князь Меншиков, напротив, хотел Петра II, в надежде, в 1-х властвовать именем монарха-младенца, во 2-х связать его неразрывными узами со своим семейством, выдав за него дочь свою. Он сначала таил последнее намерение, но его тайну умели проникнуть многие из нелюбивших его вельмож и герцог Голстинский, супруг великой княгини Анны Петровны. Подозрения их вскоре оправдались. В Апреле болезнь Императрицы усилилась; она уже не вставала с постели; Меншиков не оставлял ее, подносил указы к ее подписанию, и, как было слышно, сочинял, вместе с канцлером графом Головкиным проект завещания государыни. Противники его думали, – чего однако же не случилось, – что в сем завещании он будет объявлен регентом, страшились последствий и встречаясь случайно, или навещая друг друга, говорили о своих опасениях.