Собрание сочинений. Том 6. Граф Блудов и его время (Царствование Александра I)

Вчера, один любопытный смотрел с высокой башни на въезд принцессы и на стечение народа. Он видел больше и меньше прочих: все одним взором и никого в лицо. Не так ли учатся наукам в сокращениях? Не так смотрят цари на государство?

Я потеряла мать, – говорила мне одна милая женщина, – и боюсь за жизнь отца. Отчего последняя утрата мне кажется ужаснее? Первая отняла у меня только один из предметов дочерней привязанности, а теперь я должна потерять и самое чувство этой любви.

Мы имеем чудное искусство обманывать свою совесть. Пожелать кому-нибудь смерти, это ужасно: а кто иногда не думает с тайным желанием о том, что не может случиться иначе, как после смерти того или другого, и может быть многих.

Часто спорят об отличительных свойствах и о превосходстве стихов или прозы. Этим спорам не будет конца, но кажется можно в них иное объяснить сравнением. Проза есть голос в разговоре, поэзия тот же голос в пении. Иногда простой крик, если он внезапно вырван из сердца восторгом или страданием, поражает слушателей сильнее лучшей музыки: но только с помощью ее искусства голос может мало-помалу чрез слух дойти к душе; овладеть ею совершенно, пробуждать потрясением всех фибров, или томить каким-то болезненным наслаждением, возрождая в нас тысячи мыслей и чувств, позабытых и новых. Таковы и действия истинной поэзии. Можно еще сказать, что в некоторых случаях разговор так оживляется, что бывает похож на пение, а нередко и музыка должна иметь почти простоту разговора.

Что мы всего более любим в друзьях? Потребность их в нашей любви.

Иногда славные авторы обходятся с читателями, как иные мужья с своими женами. Они старались им нравиться только до свадьбы; благосклонность жены, по их мнению, есть верная собственность; и можно не радеть о ней. Авторы, коих имена возбуждают в нас ожидание удовольствия, вы наши супруги, но берегитесь развода.

Я часто вижу, как дети сердятся, когда, говоря своим особым языком, они чувствуют, что их не понимают. Но нет ли, в сем смысле, младенцев между отличнейшими из людей? Великое дело, или постоянство в добре, порыв души бескорыстный и выспренный, или слог оживленный огнем воображения и силой чувства, все это не есть ли язык непонятный в так называемом свете?

Близкая планета блистает более отдаленного Сириуса, но в огне последнего приметно безпрестанное движение, ибо он безпрестанно производит новые лучи света, а сияние планет неподвижно, потому что заимственное. Не то ли мы видим и в обществе? Сколько умов блестящих… и при малейшем наблюдении откроешь в их блеске неподвижность планетного света.

Впечатления окрестной природы так сильно действуют на душу, что приметны не только в произведениях ума или кисти, но и в искусстве, рожденном от одного внутреннего чувства. В народной музыке, кроме изображения движений сердца, везде общих, и нравов, кои меняются с веками, мы находим нечто напоминающее места, где раздались в первый раз сии звуки живые, или нежные. Кто слыхал песни тирольцев? Они неутомимою работою голоса повторяют все тысячи отголосков своего горного эхо. В наших русских, напротив, слышны однообразные, протяжные ноты, как будто умирающие вдали, и воображению невольно представляются горизонт необозримых полей, или бесконечное зеркало чистой реки, в которой тонет заря вечерняя.

Не будучи ученым богословом, я люблю в преданиях Ветхого Завета искать пророческих изображений Христа. Повесть прекрасного Иосифа, трогая мое сердце, оживляет его неизъяснимой новой надеждой. Иосиф, проданный враждебными братьями, из рабства восходит на ступени престола Фараонов, и братья гонители у ног его и между одиннадцати только один невинный. Но вместо укоризн и угроз, Иосиф плачет сначала, скрывая свои слезы; первые слова его: я брат ваш, и после, сквозь рыдания, он едва прибавляет: проданный вами. О Ты, изображенный в патриархах и пророках! Ты, чрез жертву крови усыновивший нас Отцу своему! И Тебя мы, неблагодарные, продаем ежечасно, за обманы сего мира, за блага, кои презирает наш собственный разум. Когда настанет роковая минута, когда мы явимся пред Твоей славой, простертые, без прав на прощение, приговор ли судьи поразит нас, или мы услышим слова утешительные: Я брат ваш Иосиф.

Скука и горе, кто вас не знает! Вы принадлежите к общему наследию детей Адамовых, вы то же для души, что болезни для тела. Но печали можно сравнить с ужасными припадками, коих немедленный последователь есть смерть, или выздоровление: а скука похожа на болезнь неприметную и слабую в начале; она невидимо расслабляет человека, часто в течение долгой жизни томит и не дает покоя, наконец и лучшие лекарства уже не имеют над нею действия. Всякий легко узнает сию болезнь в себе и в других, но иногда в ней стыдно признаться. Есть люди, кои, обманывая себя, величают ее меланхолией; какая же между ими разница? Меланхолия родится от избытка мыслей и чувств, а скука от недостатка в сих двух источниках наслаждений и муки.