Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1

«Кому клянешься ты? — разгневанная прорывает Далука. — Может быть, единая токмо тень осталася Селимы, а если она еще живет, кто может клятися тебе, что брат твой ею не владеет? Кто может клятися тебе, что Иаков, оставленный тобою близ своего гроба, видит еще свет?»

От сих слов Иосиф бледнеет и трепещет: скорбь и ужас заградили уста его; некая надежда в сердце

Далуки обновилась. «Колико искусства ты имеешь,— отвещает ей потом, — колико искусства возмущати мою душу! Когда вооруженные воины, отторгая меня от друзей моих, влекли в сие место, когда услышал я затворившиеся за мною сии страшные врата, и тогда менее ощущал я ужасу, нежели в сию самую минуту, в которую представляешь ты очам моим умирающих Селиму и Иакова!.. Но если б Иаков и жизнь свою окончил, если б и не имел я печальныя надежды оросити гроб его моими слезами, то наставления его и память с ним купно не угаснут. А ты, если живешь еще на свете, о возлюбленная Селима, ты, конечно, меня любишь; а если нет более тебя, то клянусь тени твоей сохранити тебе прежнюю мою клятву!» Рек он, и слезы его ручьями лилися по ланитам.

Тогда ярость сердца Далуки прошла во все черты ее лица. «Ты предпочтил мне сию темницу! Буди тако, — рекла она, — ты в ней погибнешь непременно». Своды повторили сии страшные слова. В тот час, исполненна злобою, отходит она спешно. Иосиф во мраке остается; врата и замки с шумом заключаются, и казалось ему, что они заключаются навеки.

Между тем, странник некий скитался окрест темницы; он стенал и проливал слезы, яростным оком взирает он на сие неприступное жилище, хощет страшные врата сокрушити, но они силе его сопротивляются. Раздраженный препятствиями, притекает он к темничному стражу и просит впустити его в темницу; страж прошение его свирепым оком отвергает. Тогда странник упадает к ногам его, слезы его лиются из очей рекою. «Ты зриши, — рек он, — что нет никоего оружия со мною; я пастырь, друг Иосифов, хощу его обняти. Если сердце твое ощущало некогда сладость дружества, если познал ты сам несчастие и ежели возлюбленная тебе рука отирала слезы твои, то не буди тяжкосерд к моему молению».

Душа темничного стража, смягченная гласом и слезами дружества, в первый еще раз на жалость преклонилась. Он повелевает ему идти за собою, отверзает врата темницы, пастырь стремится в сие мрачное жилище и объемлет Иосифа на одре его; оба они на долгий час умолкают. «Великодушный утешитель! — рек наконец Иосиф. — Душа благородная, едина о страдании моем воскорбевшая! Вещай, кто ты? Какие те ложные узы и воздыхания, кои глубину сердца моего пронзают?»

«Или не познаешь ты друга своего? — отвещает пастырь. — Того, который жити без тебя не может, который пришел прияти участие в скорби твоей и извлещи тебя из сего пагубного места?»

«О сладкое слово дружества! — рек Иосиф. — Колико трогаешь ты сердце мое, ставшее почти нечувствительным от бедств! Дражайший Итобал! который дух благотворящий отверз тебе сии страшные врата?.. Но для меня нет уже никоего ни свете блага; скоро темница сия будет моим гробом. Поди, возвратися к пастырям, да будут други мои счастливы; почто пришел ты смущати свой покой видом моей гибели?»

«Мы счастливы! — отвещает Итобал. — Увы! с той жестокой минуты, в которую варвары тебя от рук наших отторгли, печаль и сетование царствуют посреди нас; сокрушенны наши лиры; мы более не украшаемся цветами, не украшаются более и сени наши ими; любовь от нас изгнанна; мы собираемся токмо твое оплакивати бедство; самые стада бродят печально по лугам, вся природа кажется нам престрашною темницею; мы вошли в первое наше состояние и стали паки бедные рабы... Но вещать ли мне еще? Уже не зрю я бога, явленного мне тобою, разве сквозь некое облако густое. Милость, научал ты меня, есть существо его и источник всех дышащих; по сим знакам сердце мое его познавало; но если благ он, почто же терпит, зря непорочного друга моего утесненна? Или подобен он тем смертным богам, кои царствуют над нами? Неужели он благ купно и свиреп? Неужели милость его ко умножению зол наших служит? Возлюбленный Иосиф, с тех пор как мы тебя лишились, лежит повержен алтарь его...»