Чарлтон, Канзас (AP).
Отвратительное убийство было совершено вчера в «Бенсом Эсайлум». Изуродованные останки Марка Эндрюса были обнаружены в его закрытой камере доктором Генри Дарроу. Сотрудники полиции все еще ведут расследование, но пока неизвестен ни один подозреваемый, и не было найдено используемое им оружие.Около десяти лет назад Эндрюса обвинили в убийстве Александра Дениелса. Адвокат Эндрюса подал петицию об умопомешательстве, и Эндрюс был помещен в «Бенсом Эсайлум» для безумных преступников.
Доктор Дарроу сказал, что «изуродованные останки Марка Эндрюса почти идентичны фотографиям и описаниям останков его жертвы десять лет назад».
Джеймс Уильям Хьорт
ЖРЕЦ ЙХАГНИ
I. Согласованное движение
Как долго он лежал, ощущая только боль, он не мог определить, не мог рассчитать, потому что его мысли не текли по когерентным каналам. Казалось, ничего нет, кроме агонии, и основного стремления к облегчению боли.
Он лежал на кровати, укрытый толстыми одеялами в комнате, освещенной лампами девятнадцатого века. Желтое свечение рассеивалось по комнате, придавая теплую мягкость всей обстановке, настенным гобеленам, письменному столу в углу и полкам, беспорядочно заставленным потрепанными книгами.
Но он не обращал на это внимания.
Его голова пульсировала постоянно, глаза болели, и странное гудение наполняло его уши, как океанские волны, колотящиеся о прибрежные скалы. Страдания мешали собраться с мыслями, но восприятие окружающего осталось.
Смутно, сквозь прищуренные глаза, как человек, который только что вышел из долгого заключения в подземелье, он увидел, как дверь распахнулась, и в нее вошла грациозная фигура с подносом. На нем не было еды, а просто бокал, наполненный янтарной жидкостью.
— Наконец-то ты проснулся, — услышал он мягкий женский голос. Он прикрыл глаза от боли.
— Здесь, — сказала она, и он почувствовал, как к его губам прикоснулся край бокала. — Напиток.
Как автомат, как больной ребенок, он повиновался, медленно глотая янтарную жидкость.
— Вот так, — сказала она успокаивающим тоном.
Постепенно, в течение нескольких мгновений он начал ощущать, как боль отступает. Наконец его дыхание успокоилось, а линии, пересекающие лоб, смягчились, как суровые черты лица, смягчаются с возрастом. Вскоре он обнаружил, что может открыть глаза без сопровождения боли.
Впервые он внимательно осмотрел комнату. Ее обстановка была незнакомой, книги и резной стол, а так же причудливо вышитые портьеры на стенах.
Немного ближе стоящая на подставке ночная лампа изливала на лицо девушки тусклое свечение. Она сидела на краю кровати, как красивая нянька, мягко промокая его лоб тряпкой, погружаемой в таз с прохладной водой.
Опять его глаза сузились, но не от боли, а смущения и удивления. Ибо, хотя девушка и показывала всем видом, что хорошо его знает, ее лицо было так же незнакомо ему, как и комната. Узнавание ускользало от него.
Когда он попытался сесть и поговорить, она положила ему на плечи свои руки и удержала его.
— Нет, — прошептала она, ее слова текли мягко, словно неторопливый ручей. — Ты должен отдохнуть. Восстановить свои силы. Не торопись, пусть все вернется само по себе. Ты вытерпел великое испытание, и для восстановления потребуется время.
Он опустился назад, наслаждаясь прекрасными чертами лица девушки, округлого, утонченного, с убранными назад волосами, украшенными странными серебряными тесемками. Ее одежда напомнила ему что-то из «Кентерберийских сказок», платье пастельных тонов, которое открывало больше, чем простой намек на нежную плоть под ним.
Он отвел глаза, когда она, казалось, смутилась от его взгляда.
— Ты не помнишь меня, — сказала она. — Я чувствую это в твоих глазах, наполненных молчаливыми вопросами.
Улыбка коснулась ее губ, не откровенных, но нежных.
— Ты даже не помнишь кто ты, не так ли? Подумай. Скажи мне свое имя?
Он попытался. И хотя он пронесся по краям своего сознания с неуловимостью бабочки, он все еще не мог вспомнить имя.
— Скоро твоя память вернется, и ты узнаешь, кто ты, что сделал и что еще предстоит сделать.
Она поднялась с улыбкой на лице.
— Теперь я должна позаботиться об Отце.