Он проснулся, подушка его была сырой от пота. Его одежда прилипла к коже, как будто его окунули в черный бассейн, в пещеру полную холодных липких вод.
Сны исчезли при пробуждении, оставив в его сознании лишь неприятный осадок и затянувшееся предчувствие угрозы. К его ужасу головная боль возвращалась, как неумолимый поток лунных приливов, как мощный зверь, которого можно было изгнать лишь на время.
Дрожащими руками он потянулся помассировать виски. Он вздрогнул, потому что обнаружил выпячивающийся наружу из его правого виска бугорок. От прикосновения он почувствовал острую боль, которая атаковала его с той же яростью, как если бы он соскабливал плоть открытой раны острым стеклом.
Это происшествие заставило его голову запульсировать с большей интенсивностью, чем раньше, поэтому, испытывая боль, он задавался вопросом о своем прошлом, — это был серьезный удар по виску, возможно, произошла какая-то жестокая авария, которая оставила его с сотрясением мозга, отсутствием памяти и жуткой головной болью, которая приходила, когда кровь пробивалась сквозь поврежденную ткань.
Возможно, пробиты кости черепа. Такая травма могла бы служить хорошим объяснением его тяжелого положения и периода выздоровления.
Он жаждал обещанного возвращения девушки, чтобы получить еще той янтарной жидкости, чтобы облегчить боль и предотвратить возвращение нарколепсии[23]
. Ибо, несмотря на злые сны, его тело жаждало большего отдыха.Как долго он спал? Единственное окно комнаты было завешано тяжелыми шторами, не пропускающими света, и он не мог определить день сейчас или ночь. Ни одни часы не висели на стене, отсчитывая поток времени, их не было и на столе в углу, заваленном книгами, бумагами и свитками.
Книги лежали беспорядочно с открытыми страницами, что указывало на то, что их использовали для розысков или наведения справок, но не для чтения. Что-то в мыслях о бумагах и свитках тронуло струны его памяти. Названия приходили на ум, возможно, бессмысленные, но с ароматом древности — Манускрипты Пнакотика, Осколки Кофа и Йхондау Тхане. Названия были похожи на горстку музыкальных нот, знакомых — но еще слишком коротких, чтобы восстановить всю симфонию.
Музыка, подумал он. Здесь была музыка.
Он закрыл глаза, расслабив свои лицевые мышцы. Сопротивление боли только лучше поспособствовало этому. Он позволил музыке вернуться по собственному желанию. Нежные звуки собрались, как деликатно играющие флейты, и все же были подчеркнуты другими шумами, расплывчатыми, неопределенными, словно вообще не являющимися музыкой. Он дрейфовал, словно скользил по безмятежным водам, течение которых неизбежно несет его в логово поющих лорелей[24]
.Снова он оказался в храме.
Теперь он знал, что это было — святилище, убежище, храм вечной тени, куда свет солнца никогда не проникает, расположенный глубоко в земле, погребенный под неизмеримыми слоями камня и почвы.
Шум был различим среди музыки, похожий на стоны, которые вырываются из голосовых связок плоти, а не инструментов ручной работы… густые липкие звуки, вырастающие до жуткого вопля.
Звуки флейт усиливались в ответ на глубокие грохочущие звуки, или они были больше похожи на слова? — шум какой-то огромной бесчеловечной твари, неземной, отвратительной и все же неоспоримо привлекательной, сродни низкому стону ламии, перед тем как она пожрет своего возлюбленного. Затем, без каких-либо определенных намеков, он понял, что музыка предназначена для него, как и песня, исполняемая лично ему, и он вздрогнул.
Мысли потекли необузданным потоком, и до тех пор, пока он позволял им это, он забыл о муках, которые терзали его висок. Он находился без сна в комнате, продолжая воспринимать их обрывки.
Сцена его грез сменилась. Другие формы скользили перед его взором, похожие на резные фигуры, украшавшие колонны храма. Но это были не простые изображения, вырезанные и нарисованные на камне неизвестными руками, но по-настоящему реальные, полностью сформированные.
Твари. Твари, которые парили над вздымающимися вверх башнями на своих кожаных крыльях, спешащие по своим темным поручениям. Твари, похожие на летучих мышей, чьи тела были длинными и змеевидными, с лицами чуть больше, чем светящиеся шары, утонувшие в чешуйчатых черепах. Они метались над городом, переполненном зданиями и конусообразными сооружениями, похожих на кучи песка в чудовищных часах.
И в городе внизу бесчисленное множество других существ двигалось по наклонным улицам, по косым пандусам, которые проходили под странно изогнутыми арками. Существа, которые медленно сочились, а не шли, которые текли или ползли, как огромные богохульства змей и насекомых. В тени они двигались, как скользящие трупные черви, или улитки, или слизни; с невидимыми органами передвижения и придатками, функция которых была столь же неопределимой, как базальтовые архитектуры, через которые они путешествовали.