Житель гор возьмет с собой в дорогу И вино и хлеб наверняка. Друг навстречу – есть чем, слава богу, Угостить на бурке кунака.
Гость для горца – как звезда в зените, Только в горы, помните о том, Хлеба и вина вы не берите, – Встретят вас и хлебом и вином.
Горец за вершины перевала Без оружья не пускался в путь. И не раз опасность обнажала Лезвие, нацеленное в грудь.
Вы с собой оружья не берите, – На дорогах до седых высот Каждый горец – ваш телохранитель: Сам погибнет, но друзей спасет.
Если нет попутчика, то с песней Веселей в пути, чем одному, Я и сам нередко по тропе с ней Пробираюсь сквозь ночную тьму.
Горы возвышаются, как хоры, Затмевая песнями луну. Но когда поедете к нам в горы, Песню взять должны вы хоть одну.
НЕ К ЛИЦУ МНЕ ЛОВЧЕГО ПОВАДКИ
Женщина, родившая мужчину, Разве ты поверить бы смогла, Что во тьме ночной кому-то в спину Выстрелил твой сын из-за угла?
Будь па сердце радость или горесть, Не поверишь ты наверняка, Что столкнул в глухую пропасть горец Спящего на скалах кунака.
И в горах со времени седого Нрав мужской накладывал запрет Говорить порочащее слово Гостю ускакавшему вослед.
Потому открыто, по старинке, Где лежит на кручах окоем, Горец с горцем в честном поединке Как бугай сходился с бугаем.
Что ж меня не воля злого рока, А рука, возникшая из мглы, В пасть громокипящего потока Спящего толкает со скалы?
И в родном краю, где о вершину Громко точит молнии гроза, Из укрытья мне стреляет в спину Недруг, улыбавшийся в глаза?
Посреди улыбок и ухмылок Черные завистники не раз Выстрелами меткими в затылок Без опаски убивали нас.
Знаю, что недоброе заглазно Скажут обо мне еще и впредь. Близ приманки, что полна соблазна, Пусть охотник расставляет сеть.
Не к лицу мне ловчего повадки, Я готов с противником вдвоем С глазу на глаз лишь в открытой схватке Как бугай сходиться с бугаем.
Я трижды плакал в мире этом, Ио не клонился долу взор. Стояли, залитые светом, В моих слезах вершины гор.
И, верный дедовским заветам, Мне у седых аульских скал Сказал отец, что был поэтом: «Ты чувство доброе познал!»
Был трижды ранен я, и ныла В тех ранах боль родной земли. И цвета ягоды кизила Из сердца капельки текли.
Но доносилось сквозь туманы: «Знай: победитель испокон Быстрей залечивает раны, Чем тот, кто в схватке побежден».
Из песен, созданных за годы, Есть три заветных у меня О родине, без чьей свободы Себя не мыслил я ни дня.
Ее лишь звездам и рассветам Молюсь с надеждой вновь и вновь. И слышу голос я при этом: «Святую ты постиг любовь».
Я, в кузне века закаленный, Колени трижды преклонял. Солдат коленопреклоненный, Я стяг багряный целовал.
И прошлого метались тени, И был решетчат их излом, Но слышал я: «Склоняй колени, Мой сын, и впредь не перед злом!»
РОЖДЕНИЕ ПЕСНИ
Мураду Кажлаеву
Строка без музыки – бескрыла, Ты удружи мне, удружи И все, что в слове сердцу мило, На музыку переложи.
Сложи напев, что лих и буен, Чья власть сердечная нежна. Пусть горы бьют в луну, как в бубен, И бубен блещет, как луна.
Слова и звездны и туманны, Ты честь в горах им окажи: На африканские тамтамы И на свирели положи.
Ты сделай струнами потоки И сочини такой напев, Чтобы к щекам прильнули щеки, Сливались губы, захмелев.
И сладко головы кружились У обольстительных тихонь. И, взбив папаху, акушинец Кидался в танец, как в огонь.
Не забывая слез соленых, Ты радость людям приноси И на полях любви сраженных Благослови и воскреси.
Когда вокруг богуют звуки И познается вышина, Ко мне протягивает руки Земная женщина одна.
Возьми слова мои, и если В них землю с небом породнишь, Они, пожалуй, станут песней, Взлетев как птицы с горских крыш.
ГРАНИЦА
Когда я был проездом в Лиссабоне, Таможенники, вежливость храня, За словом недозволенным в погоне, Тетрадь стихов изъяли у меня.
И, может быть, поныне изучают Там строки на аварском языке, Которые опасность излучают От горного аула вдалеке.
Да помоги им бог! А я гордиться Таким вниманьем пристальным могу. Мне издавна незримая граница На каждом открывается шагу.
Не вдоль отдельной речки иль поляны Идет ее суровая черта, Где смотрят в души, а не в чемоданы, Читают мысли, а не паспорта.
Она врасплох двуликого застала, Два мненья разделила за столом. И неподкупной совести застава Стоит на ней между добром и злом.
К подножью гор упали две шинели, Мне Лермонтов с Мартыновым видны, Барьерною границею дуэли Пред вечностью они разделены.
И чаянья бездарности сгорели, Рубеж – как неприступный перевал. Вот чокается с Моцартом Сальери, Но не звенит завистника бокал.
Людского духа беспокойны царства, И сколько их к согласью ни зови, Живучий Яго – подданный коварства – Не превратится в рыцаря любви.
Но, правда, в жизни случаи бывали: Все за собой сжигая корабли, Те к радости моей, а те к печали Границу роковую перешли.
Не склонна совесть ни к каким уступкам, И, находясь в дозорной вышине, Она определяет по поступкам, Кто на какой сегодня стороне.
Покарай меня, край мой нагорный, За измену твоей высоте. Верил я в чей-то вымысел вздорный И разменивал жизнь в суете.