Собственные записки. 1829–1834

Возвратившись домой, я прочел отметки, сделанные государем, и нашел, что они совершенно ничего не заключали определительного и были сделаны как бы в очистку полученной бумаги. Государь хотел заблуждаться на счет войск, и трудно бы уверить его в противном, когда он сам, видя войска, как бы искать утешить себя мнимыми совершенствами, упуская из вида то, что составляло самое важное. Так, например, в опровержение сказанного мною, государь ставил в пример бодрость и силы 4-го корпуса, им в Москве виденного ныне, тогда как корпус сей не в состоянии двинуться, что ему было говорено и мною, и корпусным командиром князем Хилковым. Те предметы, которых он не опровергает, пометил он как уже приведенные в основании; а там, где я коснулся уничтожения резервных батальонов, как одной из величайших причин гибели войск, он пометил, что сие «не подлежало суждению моему».

Киев, 25 октября

Я не располагал более возражать государю на счет дела сего, в коем не могло быть успеха, потому что в записке моей противоречу всем склонностям и образу мыслей государя; но не менее того заметил, что мысли мои его тронули и что он во многих ответах своих, хотя и с неудовольствием писанных, как будто оправдывал себя в действиях своих. Я надеялся, что со временем он обратит внимание на улучшение состояния солдата и настоящее образование армии.

В сих мыслях однажды он меня призвал, и мы были наедине. Я ему стал говорить о записке, сделанной мною по приказанию его на смотрах, о различных изменениях в построениях; но едва я упомянул слова записки и замечания, как он, приняв сие за ту записку, которую я ему в Москве представил и те замечания, которые он на ней сделал, прервал меня:

– Да, ты читал замечания мои на твоей записке?

Я воспользовался сим случаем, дабы выговорить ему все, что мне оставалось сказать.

– Я не о той записке хотел докладывать вам, государь; но если вам угодно знать мои мысли об упоминаемой вами, то я видел из замечаний ваших неудовольствие ваше на счет некоторых предметов, изложенных в оной. Обязанным считаю себя доложить вам касательно уничтожения резервных батальонов, что никогда бы не решился коснуться предмета сего, как не входящего в состав армии и несколько раз собирался его вычеркнуть, но решился, наконец, оставить по тому убеждению, которое я имею, что существование сих отдельных батальонов есть одна из главнейших причин расстройства самой армии, и счел обязанностью своей не умолчать своего образа мыслей на сей счет.

– Я очень доволен, что ты сообщаешь мне свой образ мыслей откровенно, и я тоже сообщу тебе свой тем же образом. Я теперь сформировал полки в четыре батальона для того, чтобы иметь уже в полку значительную массу. Что ты о сем думаешь? – Государь, я никогда не постигал удобства и выгод сего нового состава полков, но уверен, что вы имели на сие достаточные причины. Если целью вашей было то, чтобы полки более сохранили свой полковой состав, то нахожу, что сим средством вы не оградили войска от больших потерь; ибо сим узаконяются ошибочные и предосудительные распоряжения полковых командиров или высших начальников, губивших войска, коих поведение теперь признается и коим ныне дается вдвое больше людей на погубление, вместо того, чтобы исследовать причины убыли, происшедшей во вверенных им частях.

При словах сих государь нахмурился и сказал с некоторым неудовольствием:

– Как! Потому что один дурак губил два батальона, так он теперь будет четыре губить?

– Так, ваше величество; вам известно, что люди не в сраженьях гибнут и не на переходах, а в госпиталях, от недостатка хороших распоряжений; сие довольно ясно было доказано последними двумя войнами в Турции и в Польше.

Тут государь стал по-прежнему говорить и сказал:

– Это правда, что люди гибнут в госпиталях, а не в сражениях; я сам сему свидетель во время Турецкой войны. Виновники сему без сомнения батальонные, полковые и дивизионные начальники; но первый виновник я. Да, я сам главный виновник сей ужасной гибели людей, ибо я был старший. Я сознаюсь в сем.

Мне ничего не оставалось говорить после сего; но как разговор зашел о 4-м корпусе, который государь выставлял как исправный корпус, вопреки мнению моему о дурном состоянии армии, то я сказал ему, что, напротив того, корпус бессильный и не может двигаться.

Государю, может быть, не случалось слышать таких объяснений, совершенно противных его образу мыслей; но мне необходимо было сие: ибо я считал обязанностью места, мною занимаемого, выразить перед государем мысли мои о всем виденном мною по ближайшему служению моему в армии столько лет.