Собственные записки. 1829–1834

Мы говорили с ним о предпринятых турками мерах для защиты, и он уверил меня, что они обеспечены, что у них еще до 30 000 войск может собраться между Никомидией[117] и Бруссой, Ибрагим-паша приостановил движение свое и из Кютаиё не выходил, на что он получил два приказания письменные от отца своего. Не менее того французский поверенный в делах, желая себе приписать сие, распространил слухи, что Ибрагим-паша остановился по письмам, которые он к нему писал, и показывал письмо, написанное к нему от Ибрагим-паши по-французски, коим тот уведомлял его о полученном им приказании остановиться. Но никто не ошибся на счет сего.

Ввечеру был у Бутенева бал, на коем присутствовали жены поверенных в делах и драгоманов, живущих в Беуг-дере.

30-го, перед вечером, мы отправились к султану в Чараганский дворец[118] его и были сперва приняты Ахмет-пашой, после чего пошли к султану. Он принял нас по-обыкновенному, сидя, и начал с того, что спросил у меня о буре, которая нас била близ Александрии, на что я отвечал, что мы счастливо от нее отделались, на что могли надеяться: ибо Бог покровительствовал правому делу, по коему я был послан, и при том пересказал ему вкратце сношения мои с пашою.

– Я читал, – сказал он, – записку о сем (почему я и заключаю, что разговор мой на конференции или с Ахмет-пашой был ему передан письменно) и весьма признателен государю за знаки дружбы его. Я уже простил Магмет-Алия.

– Надобно надеяться, что он почувствует милости ваши; но между тем я обязан сказать вам, что он продолжает свои вооружения, и все поступки его изложены в записке, которую я должен был, по желанию сераскира, вручить ему, но отдал ее, входя, паше, для представления вам, потому что она только сейчас поспела. (В записке сей, которую я точно вручил перед аудиенцией Ахмет-паше, не полагаясь совершенно на сераскира, а составленной из донесения моего к графу Нессельроде, я не поместил всего, что могло коснуться личности султана, но прибавил в конце предостережение, дабы не предаться совершенно обыкновенной беспечности турок, ибо Магмет-Али продолжал свои вооружения.)

Я прибавил, что, доставив ему сии сведения, я предоставлял ему дать надлежащую веру обещаниям Магмет-Алия, которого он короче знал и против коварства коего он предостерегал меня перед моим отъездом.

– Да, – отвечал султан, – я предостерегал вас, потому что Магмет-Али всякий год переменял свое поведение.

И тут он стал меня спрашивать о разговоре его, приемах, возрасте, деятельности, после того о флоте египетском, и я обещал ему доставить записку (которую и составил) о флоте Махмет-Али, на что он изъявил желание свое. За сим он поручил нам побывать вместе у сераскира и просил меня еще не уезжать, а остаться в Царьграде до окончания дела, на что я и согласился, и султан поручил Бутеневу стараться, дабы я был доволен. Он приказал после того отвести нас в другую комнату его, дабы показать портрет его. «Посмотрите, – сказал он, – как меня написали верхом на лошади». Портрет этот был очень дурно сделан; но мы не менее того похвалили его, как и убранство комнат, которое, в самом деле, было расположено со вкусом.

31-го мы поехали в Перу[119], потому что нас звал на обед и бал австрийский посланник, по случаю дня рождения императора Франца[120],[121]. Бал был довольно великолепный, и хозяева весьма приветливы, но не присутствовал на оном французский поверенный в делах под предлогом, что он получил известие в сей день о скором прибытии посланника их, адмирала Руссена; но сие было ложно, и только потому что тот видел козни его, устроенные для низвержения тишины и спокойствия.

1-го числа я остался в Пере, потому что было бы далеко возвращаться (ибо мне надобно было еще навестить сераскира). Вечер провел я у сардинского консула.

2-го числа мы были у сераскира по приказанию султана. Он уже сложил болезнь свою, которой причина, как кажется, была в смутных обстоятельствах, причиненных приближением Ибрагима-паши. Я обратил снова внимание его на Дарданеллы, которые не могли бы устоять против малейшего напора с сухопутной стороны, и он утверждал, что все меры к укреплению сего важного места уже были предприняты. Он показал мне учение одного батальона, который стоял под ружьем на дворе, и потом повел в лавку, в которой султан всякий день проводит несколько часов, по случаю Рамазана, перед собранным народом. Мертвая тишина царствовала при сем собрании и отряды пехоты не переставали ходить взад и вперед перед окном, под коим сидел султан. Когда он вышел, мы поехали навестить патриарха Константинопольского Констанция. Старик не мог скрыть неудовольствия своего, видя содействие государя султану; но мы вскоре прекратили сей разговор, не давая ему распространяться. Оттуда мы навестили иерусалимского патриарха Афанасия, человека малозначащего[122].