Собственные записки. 1829–1834

Оба говорили мне много о брате моем, которого часто видели в проезд его через Константинополь. Греки, населяющие сию часть города, толпой проводили нас до пристани, откуда мы возвратились в Перу очень поздно, через прелестное кладбище в кипарисовой роще.

2-го числа пришла из Петербурга почта. Я получил несколько писем, но касательно дел мы ничего не получили: граф Нессельроде получил еще только первые известия о разбитии великого визиря и очень беспокоился на счет дел турецких. Посему Бутенев решился отправить нарочного с уведомлением о состоянии дел, чем он и занялся 3-го числа, а я отправился для изготовления бумаг к почте, которая отъезжает отсюда 6-го числа; с курьером же ничего не располагал писать, потому что, собравшись в Перу только на один день, я ничего с собой не взял на сей предмет, и все бумаги мои остались в Беуг-дере. И потому, 3-го числа я выехал из Перы и дорогой заехал к Ахмет-паше, живущему во дворце султана в Чарагане. В коридоре встретился я с адмиралом, капитан-пашой, Тагир-пашой, с коим и познакомился. Он выходил от султана. Я с ним мало говорил, но он мне показался человеком с природными дарованиями. К Ахмет-паше-муширу пришел вскоре Ахмет-паша-ферик. Так как у меня не было ничего особенного в предмете, то я мало времени у них остался, и мы занялись разговорами об устройстве войск. Не менее того я опять убедился, что Ибрагим-паша из Кютаиё не выступал, что при нем была только кавалерия и часть пехоты, и что его передовые войска даже не выходили из Кютаиё.

4-го я занялся изготовлением бумаг к отправлению с наступающей почтой в Петербург, из коих видны все действия мои по возвращении из Александрии.

5-го. Поутру прибыл к Терапии[123] французский фрегат «Галатея» с посланником вице-адмиралом Руссенем. Бутенев получил записку от рейс-ефенди, коей он просил его отменить прибытие флота, по той причине, что Порта полагала излишним сие после успеха моей поездки, и что она опасалась, дабы мерой сей не возобновились военные действия. Записку сию, свидетельствующую об успехе возложенного на меня поручения, я храню как доказательство самое явное сего успеха. Но в записке сей, весьма поздно доставленной, я усматриваю только меру, предпринятую для оправдания себя перед французским посланником, коего прибытие ускорило отправление сей записки; ибо флот наш должен на днях показаться у входа в Босфор, и турки, как кажется, желают прибытия оного. Бутенев отвечал, что он с наступающей уже почтой напишет о сем в Петербург и к адмиралу Грейгу, но что вместе с сим он просил Порту изъявить ему желание свое, на тот случай, если флот покажется у Босфора, что неминуемо должно было случиться вскоре.

Ввечеру были у Бутенева австрийский интернонц, барон Оттенфельс и посланник барон Штюрмер. На вечер были также приглашены Беуг-дерские драгоманы, и после танцев разъехались во втором часу ночи.

6-го. Я съездил с Бутеневым к вновь прибывшему французскому посланнику.

7-го. Отправлена почта, с коей и я послал донесения свои и письма к разным лицам, их коих виден ход дела в течение сего времени. Ввечеру Бутенев и я получили письма из Александрии от Россети. Письма сии были доставлены с двумя татарами, привезшими от Галиль-паши бумаги уже три дня тому назад, с содержанием условий Магмет-Али для заключения мира. Россети писал к нам, что паша требовал всю Сирию и Караманский берег Анатолии; но что он по требованию моему возвратил в Каир войска, которые посадил было на суда для отправления к армии. Он уведомлял также, что паша был весьма недоволен движением сына своего вперед и что он посылает вместе с сим к нему одного генерала с приказанием остановиться в Бруссе. Письмо сие доказывает, что паша не переставал притворствовать. Условия, которые он предлагал султану, были жестоки; но он знал, что Россия не мешается в договоры его с султаном. Он показывал себя готовым исполнить волю государя; но казалось, что ему хотелось подвинуться вперед, и весьма вероятно, что он подвинется к Бруссе, невзирая на обещания, им данные, остановиться. Россети писал, как человек, совершенно преданный паше, и содержание письма его было совсем в другом роде от разговоров его в первые дни моего пребывания в Александрии. Я остаюсь при мнении своем, что прибытие командира брига Бутенева много испортило дела наши, не менее как прибытие Галиль-паши испортило дела султана; ибо Бутенев, сближаясь с Россети и другими иностранцами против воли и наставлений моих, мог в них вселить понятия, которые он и мне выражал, что меры кротости и доброго согласия – те, коим надобно было следовать, вместо угроз, которыми я удерживал пашу, и паша с иностранцами, видя несогласие мыслей наших, мог принять поведение мое совсем иначе и полагать его не тем, которого мне велено было держаться.