Собственные записки. 1835–1848

16-го июля 1845 г. Село Подоляны

По приезде в Москву мне предстояли занятия самые скучные с управляющими вверенных управлению моему имений, с приказными и ходатаями по делам. Чувствителен был для меня переход от льготной петербургской жизни к сим занятиям, тем более что я спешил возвратиться домой. Но и тут не миновали меня расспросы о делах Кавказа, и равно посещали меня некоторые из старых сослуживцев моих, находившихся в Москве. В Москве были уверены, что меня назначат начальником штаба к Воронцову и удивились, когда я возвратился без сего звания.

Я поспешил к А. П. Ермолову, с коим мне только и было приятно проводить время, и рассказал ему все, что видел и слышал в Петербурге. Я не мог оттуда писать к нему, как он сего желал; ибо, увидевшись с Закревским у Палена, не нашел его в том расположении, чтоб он взял на себя пересылку к Ермолову писем моих; да притом же мне и времени не было писать. Я проводил у Алексея Петровича ночи в чтении моих записок о поездке в Египет и походе в Турцию, и тут имел еще более случай заметить, что старость наложила на него начало разрушения. Он сам желал видеть записки сии, читал и слушал их с удовольствием; но внимание его истощалось, и он часто прерывал чтение разговорами, а когда сам брал книгу, хорошо писанную, то с трудом разбирал ее, выговаривая совсем другие слова вместо написанных.

По приезде моем в Москву я немедленно послал к Головину письмо, которое к нему имел от Н. Н. Муравьева, описавшего ему вкратце наши петербургские происшествия. Головин известен своей рассеянностью. Он немедленно приехал ко мне и, всматриваясь в меня, удивлялся, что не видит моего племянника; наконец, узнал меня с сознанием в своей рассеянности. Мог же Головин себе вообразить, что племянник писал к нему длинное письмо из Москвы в Москву, и ехал он на мою квартиру, воображая себе найти другого! Затем следовали расспросы от Головина, во всяком случае, нескромные; потому что он глух. Кроме того, что я не расположен был ему вполне открываться, меня стесняла глухота его, ибо ему все надобно было на ухо выкрикивать; тогда, как с одной стороны за дверью сидели у меня люди мои, а с другой стороны за дверью же незнакомый мне проезжий. Уж не знаю, что он мог порядочно заключить из разговора со мной, только вставая, сказал он: «Je n’ai donc qu’a me féliciter de m’ętre de cette bagarre»[127]. Пускай себя люди поздравляют с успехами в делах, где они не могли и неудачи иметь, потому что до них ничем не касались.

Я был у Головина. Он меня всегда принимал с отличным уважением и как бы с доверенностью и показал мне полученное им от графа Воронцова письмо, в коем изъявлялись ему расположение и доверенность нового наместника, дружески напоминающего ему прошлогоднюю встречу их в чужих краях и разговоры о Кавказе, причем Воронцов просил Головина сообщить ему мнение его насчет настоящих дел в той стране и свои предположения для предстоящих военных действий… Головин показал мне и ответ, им изготовленный. Довольно длинная записка с хорошими соображениями, с ясным, логическим изложением мыслей, писанная языком понятным и чистым, со знанием дела и изобретательностью. Никогда не ожидал я такого произведения от тяжелого и неприятного глагола Головина и посему заключил, что человек сей не без достоинств; но достоинства сии надлежат более к совещательной деятельности, чем к практической, для коей нужно более представительности и характера.

Головин просил не передавать Алексею Петровичу слышанного от него, и я в точности исполнил желание его, не нарушив оказанной им доверенности; но пересказал Ермолову письмо от Воронцова, чему он верить не хотел…

В начале февраля я выехал из Москвы, где провел 11 скучных дней. Поднялась метель, так что я на четвертый лишь день мог дотащиться до Красной Пальны[128], откуда мне оставалось только 40 верст до дому. Переночевав, я пустился в путь, но едва выехал из села, как усилившаяся вьюга принудила меня возвратиться и провести еще день и ночь в Пальне, так что я только на пятый день выезда моего из Москвы мог добраться до дома. В Пальне провел я оба вечера с Тергукасовым, коему дал отчет во всем случившемся со мной, виденном и слышанном во время пребывания в Петербурге.