Собственные записки. 1835–1848

Не в числе обыкновенных удовольствий было для меня возвращение в Скорняково, к семейству, среди коего я привык проводить время свое; но едва я успел отдохнуть два дня от трудов, перенесенных мною в дороге, как занемог болезнью, два раза в жизнь уже меня удручавшей: болезненное биение личных нервов, tic douloureux[129]. Причиной развития сей болезни именно была простуда, которую я схватил дорогой; но полагаю, что в сем нервическом припадке участвовало немало и сотрясение, полученное мною при перемене жизни и встрече с людьми, напоминавшими мне прежние годы службы моей и обстоятельства, которые могли снова завлечь меня на прежнее поприще мое. В дороге я был один с думами своими, и при заботливом, вероятно, и мнительном характере моем, я не мог с беспечностью перебирать в мыслях своих все со мною случившееся в течение одного месяца.

О делах Воронцова узнал я, что, невзирая на намерение его проехать из Петербурга прямо в Одессу, он заехал в Москву, где провел одну ночь у Ермолова. О чем и как они судили, не знаю. Полагаю, что Воронцов сделал поездку и посещение сие для приобретения себе народности в Москве; но не думаю, чтоб он с искренностью обратился к совету Ермолова.

В июле первых числах поехал я для свидания с Долгоруким в Подоляны, где и пишу ныне записки сии. Долгорукову я также передал в подробности все обстоятельства путешествия моего в Петербург, ибо люблю его и доверяю ему; при том же считаю его способным обдумать и обсудить всякое дело.

От губернатора Ховена, недавно бывшего у меня в деревне, узнал я, что государь располагал быть в Воронеже в конце сентября месяца, и я думал к тому времени приехать в Воронеж, в том предположении, что сия поездка могла отнестись и к обязанностям моим, как жителя Воронежской губернии; но Долгорукий советовал мне в таком только случае ехать в Воронеж, если графа Орлова не будет с государем: ибо можно было предполагать, что сие-то самое посредничество служило для меня препятствием к сближению с государем, и нет никакого сомнения, что Орлов мог устроить сближение мое с государем. Если он и положительно не действует против меня, то равнодушие его к сему делу уже не может принести мне никакой пользы.

Теперь полно о службе и Кавказе. Снова принимаюсь за прежние занятия свои с совершенным почти убеждением, что я более никогда не явлюсь на поприще служебной деятельности и почестей.

1846 год

28 декабря 1847, с. Скорняково

Занятия мои в деревне увеличивались, но не делами нашей экономии, а делами посторонних особ. Так в 1845 году принялся я за размежевание дачи А. П. Ермолова, лежащей в 30 верстах за Ельцом. Дело было хлопотливое, неприятное по сношениям, в которые я был поставлен с людьми, которых никогда бы не желал видеть. Но я приступил к сему с усердием и деятельностию, потому что был одушевлен желанием угодить Алексею Петровичу. Владение было переведено в ясность, соседи согласованы, планы составлены; но едва только все кончилось, как имение было продано Алексеем Петровичем в казну, и трудами моими он не воспользовался. Продал же он имение свое с какой-то целью, дабы не воспользовалась оным по смерти его сестра, через что лишились бы сего наследства сыновья его. Оставалось еще одно дело труднее всех – взыскать с поступивших в казну крестьян старые недоимки; но и в этом случае мне удалось, и деньги все сполна были высланы Алексею Петровичу. Полагаю, что удача сия меня порадовала более чем его самого. Я рад был показать ему на опыте готовность мою служить ему и преданность. Он в том убедился, и я имел случай удостовериться в сем в следующую зиму, когда я был в Москве. Проводя у него вечера и часть ночей, в короткой и дружественной беседе, я мог видеть, сколько он был признателен к моим чувствам. Близкие сношения эти дали мне случай увидеть, что в человеке сем, при всех недостатках его, много отличных качеств души, многими не признаваемых, потому что он не расточается в излияниях сердечных сотрясений своих. Я же, независимо от впечатлений, произведенных на меня признательностью его, убеждаюсь, что в нем сердце мягкое, ребяческое, простое; оно закрыто постоянной представительностью, в которую он должен облачаться, зная зависть и неблагонамеренность, его удручающие. Здесь, конечно, не место говорить о его достоинствах, вообще разглашенных и всеми признаваемых. Все ему в сем отношении отдают справедливость; я же, напротив того, выставляя свойства души его, не соглашусь, может, с общим мнением на счет того, чтобы он мог сделать, если б занимал какую-либо должность в высшем правлении государства. Но и в сих достоинствах кто не признает в нем разительного преимущества перед всеми ныне действующими лицами в высших сословиях?

Часы, проведенные мною в обществе Алексея Петровича в течение зимы 1846 года, были самые приятные для меня. Остальное время озабочивали меня неприятные дела Е. Ф. Муравьевой, коей проявляющаяся в сношениях недоверчивость поражает все участие, принимаемое мною в ее положении.