Собственные записки. 1835–1848

Лето 1846 года провел я в деревне. Многие посещали меня. Между посетителями были люди и тяжелые, и приятные; но все посещения сии свидетельствовали об участии или дружбе ко мне лиц, не имеющих во мне никакой существенной надобности.

Между тем протекали годы. Пожилые старели, молодые приходили в возраст. Меня занимали мысли о перемене рода жизни для семейства, которое не должно было держать в таком состоянии отшельничества. Надобно было куда-нибудь да ехать. Куда же ехать? Разумеется туда, где более находилось родных. В Митаве жила свояченица моя Вера Григорьевна, в Нарве Прасковья Николаевна, в Петербурге мои родные и знакомые. Стало быть, следовало направиться со всем семейством к берегам Балтики, где можно было удовлетворить желаниям жены, старшей дочери и моим, доставив им и себе случай свидеться с родными.

Еще летом заговаривал я о сем намерении, которое казалось несбыточным по отдалению и по затруднениям, встречающимся в пути с большим семейством. Но частые разговоры о сем путешествии знакомили всех с возможностью предпринять оное, тем более что всем оно было приятно.

Средства к сему дальнему пути были подготовлены: уродилось в том году много пшеницы, и часть доходов была уже собрана.

В декабрь еще некоторые из нас жаловались на небольшие недуги, то головой, то насморком; но, невзирая на это, едва только замерзли вновь прошедшие в ноябре реки, мы пустились в путь, и на другой день все выздоровели. Это было 19 декабря. Нас было всех дорожных со слугами 11 человек; разместились же мы в трех повозках, из коих одна была сделана мною на заказ, закрытым возком. Мы поднялись скоро и легко, и никому из нас не казалось, что мы пускаемся в дальний путь.

Сперва заехали мы проститься к Суботину, в Пальне виделись с Тергукасовым, и на третий день приехали и Тулу, где, отобедав у бывшего там губернатора Н. Н. Муравьева, отправились через Алексин, Калугу и Юхнов на Вязьму. Тут мы выехали опять на большую дорогу. Можно было ожидать остановки в проезд наш от Тулы до Вязьмы небольшими почтовыми дорогами, где лошадей было очень мало на станциях; но везде было можно найти наемных лошадей за вольные цены. Далее на больших дорогах до самой Митавы не встретил я никаких препятствий на станциях, как привык бывало видеть сие, и потому заключил, что почтовое управление сделало значительные успехи в последнее время под управлением Адлерберга. Везде на станциях находил я порядок и для проезжих удобства, которых прежде и признаков не было. В городах, где мы через ночь останавливались, находили мы везде хорошие гостиницы, так что мы совершили путь свой без всякого утомления и без нужды, при хорошей дороге и погоде, и одиннадцатым днем поспели в Митаву, проехав около 1500 верст путями, о коих мне рассказывали, как о непроходимых с большим семейством.

В Вязьме послал я отыскать и призвать к себе отставного полковника Рюмина, служившего некогда при мне в Грузии еще подпоручиком. Судьба его завлекла нечаянным образом в Вязьму, где он не имеет никого родных, но приобрел много знакомых. Я припомнил с ним некоторые обстоятельства совместной службы нашей.

От Вязьмы же ехал я местами, по коим проходил с войсками в 1812 году; узнавал местности и вспоминал замечательные события того времени, уже 35 лет после совершения оных. Путем сим ехал я через Смоленск, Красный, Витебск и Дриссу; но не кому было передавать мне своих воспоминаний. За Красным въехали мы в Витебскую губернию, где я встретил давно не виденные мною жидовские местечки. Я нашел их запустевшими после деятельных мер, принятых против них правительством. Крайняя бедность, нищета повсюду преследуют сей отвергнутый народ, и я не мог себе порядочно объяснить, зачем последовали на них сии новые гонения, не могущие, конечно, служить к водворению настоящей промышленности.

От Витебска далее находил я более образованности и более польского, чем когда-либо я в той стране прежде видел: следы последней польской революции или крутых неуместных мер, принятых правительством для присоединения жителей к общему отечеству – России.

Все переменилось, когда мы въехали в границы Лифляндской губернии. Порядок, благоустройство явились на каждом шагу. Но все сие достояние принадлежало владельцам земель; возделывателей едва было видно. Общий голос о них в России упоминал только об угнетении, в котором сие племя латышей находилось от притязательного правления их владельцев, немецких баронов, до крайности разорявших низший класс, в особенности с того времени, как крестьяне были объявлены (лет восемь тому назад[130]) свободными без земли. Скорая мера сия нанесла более зла, чем добра.

28 февраля 1848, с. Скорняково