Собственные записки. 1835–1848

– Знаете ли, – продолжал государь, – что если вы через месяц не исправите сего батальона, то я могу вас отдать под суд?

И тем все кончилось[75].

Государь выехал из Ялты в Геленджик с наследником 19-го после полудни. Граф Воронцов говорил Данненбергу, что, разговаривая с графом Орловым о сем происшествии, он заметил, что мне могли быть неизвестны новые перемены, происшедшие в Петербурге, но будто граф Орлов отвечал ему, что перемены сии должны быть мне известны, потому что я недавно был два раза в Петербурге. Не полагаю, чтоб граф Орлов мог сделать какой-нибудь низкий поступок и скорее готов думать, что он сказал сие с добрыми намерениями, желая только обнаружить для большего успеха, что он нисколько не заступается за меня лично.

Общий голос был за меня, хотя некоторые и обвиняли меня в расположении к интригам. Говорили, что все сие было приготовлено еще в июле месяце.

Когда я виделся с Адлербергом в Симферополе, то дело шло только об отдании мне в высочайшем приказе замечания, что было, кажется, решено в Бахчисарае. Адлерберг тогда точно более ничего не знал. По приезде же государя в Артек (первый ночлег на Южном берегу), еще до смотра батальона там находящегося, я был уже отрешен от командования корпусом с назначением на место мое генерал-лейтенанта Лидерса. Ни повода, ни причины сего мне не известно.

Общее мнение в Севастополе между флотскими офицерами, что причиной всего князь Меншиков. Все не он сделал, но в участии его можно почти не сомневаться, и к сему мнению служит следующее. Когда я был у него в Николаеве, то он говорил мне, что узнал от служащего в свите государя контр-адмирала Корсакова, что солдаты Минского полка ходят по миру, и что один часовой просил у Корсакова хлеба. Я спросил его, не может ли Корсаков мне указать солдата сего, и, по сделанной мною накануне поверке хозяйственной части полка, я нашел все части в совершенном порядке, полную гласность солдатской собственности и изобилие по всем предметам; а потому и полагал, что часовой сей должен быть матрос ластового экипажа, которого Корсаков не узнал, а что у нас сего случиться не могло.

– Если бы он был морской, – отвечал Меншиков, – то бы его Корсаков истребил; а могло случиться, что это был какой-нибудь бродяга, или определенный из преступников, который сие нарочно сделал.

– В таком случае, – отвечал я, – Корсаков бы лучше сделал, если бы он записал его имя и довел бы до сведения начальства виновного, для исследования и прекращения подобных случаев.

– Он не имел надобности вмешиваться в чужие дела, – сказал Меншиков и, дабы не подать мне повода к подозрению его, тут же спросил меня, каков у меня Люблинской полк, который он года три тому назад видел в Севастополе. – Правда, – продолжал он, – я тогда довел до сведения государя, в каком он был дурном положении.

Я сказал, что полк сей с тех пор прошел чрез многие преобразования и ныне со всем переменился.

По приезде моем в Севастополь, когда я предварительно осматривал почетный караул, изготовленный для государя, находились при сем все сухопутные и морские начальники около дворца. Подошед к Корсакову, я спросил, не может ли он мне указать солдата, просившего у него милостыни. Его удивил сей вопрос.

– От кого вы это знаете? – спросил он.

– От князя Меншикова.

– Я никак не говорил этого князю Меншикову с намерением произвести историю, а, зная его дружеское с вами сношение, полагал, что он вам сие скажет частным образом.

– Вы, во всяком случае, бы лучше сделали, если бы сообщили сие мне или кому-нибудь из ближайших начальников; я имел право ожидать сего от вас по дружеским сношениям, в коих я нахожусь с вашим братом.

Корсаков говорил, что он это сделал без дурного умысла и приходил ко мне с тем же объяснением на дом.

Нет почти никакого сомнения, что прошлогоднее происшествие о вывозе железа, обратившееся на морское ведомство, и всегдашнее столкновение управления нашего с морским беспокоили Меншикова; ибо беспорядки морского ведомства открывались чрез взаимные сношения наши, и он опасался могущих от того произойти последствий.

Если отыскивать все причины, побудившие государя к такому обхождению, то можно принять еще и всегдашнее опасение, в коем находились относительно Литовского корпуса. Адлерберг сам говорил мне, что государь находит в сих войсках еще остатки польского духа, и мне положительно известно, что ложное мнение сие было распространяемо Меншиковым и Лазаревым.

Сомнения мои на графа Витта по некоторым причинам кажутся справедливыми. Когда граф Воронцов прибыл на пароходе в Севастополь, за несколько часов до государя, он сошел на берег с Нарышкиной; граф же Витт, с ним приехавший, не сходил с парохода, на коем остался с графиней Воронцовой, и отплыл с ней на Южный берег. Когда ныне Данненберг представлял на Южном берегу батальон, граф Витт нигде не показывался в присутствии Данненберга. Избегает же он показываться нам, чувствуя за собой поступок, обнаруживающий черную душу.