Собственными руками (СИ)

Всё закончилось привычным излитием глубоко в тело и стоном, превысившим по громкости вздохи Дофламинго. Лёгкое возбуждение, возникшее именно из-за активного движения между ног, к эрекции так и не привело, но не стоит отрицать, что свою долю удовольствия Ло урвал. Осчастливленный второй финалист, постепенно вынимая, опустил его на кровать и лёг сбоку на животе, повернув голову так, чтобы давить на сторону с протезом и видеть своего подопечного. Ничего не говорит, а только, когда тот ложится на бок, накрывает ладонью щеку Ло и гладит её.

— Не хочу портить момент, — кладёт свою ладонь поверх его, чтобы остановить, — но сегодня не тот день, чтобы…

Замолкает, потому что партнёр перекладывается на бок и живо прижимает к себе, показывая этим, что не интересуется его мнением, когда ему следует подниматься по делам государственным.

(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)(3)

С сознанием пришла и боль в каждой части выжатого до остатка тела, а вместе с ней гул в голове, лишь наполовину вызванный головокружением. Шуршащий шумок, берущий начало в верхней части затылка, разбавлял монотонный механический ритм. Конечно, можно было бы решить, что это двигатели дозорного корабля, лежи он в камере закованным в кайросэки, а не на спартанском матраце. Нет необходимости открывать глаза, чтобы увидеть место, которое он знает, хоть никогда в нём не бывал.

Сперва стиснул челюсти от обиды, что всё так обернулось. Быть разбитым каким-то борзым засранцем с наивными идеалами в туповатой башке — такой позор. К чертям, что всю семью повязал дозор, что оба его производства на корню уничтожены, что Дресс Роза превратилась в руины. К чертям даже то, что тридцатилетние труды обрушились, словно карточный домик. Всё это он сможет вернуть или заменить. Даже потеря статуса Шичибукая его не так огорчает. Удобно было, любой признает, проворачивать свои дела прямо на глазах правительства, которое всё знало, но не могло ничего доказать. Увольнение из их псов просто диктует новые правила игры, при которых надо быть чуть осторожнее и только. Обида грызёт из-за того, что очередной его провал был спровоцирован родным человеком.

Сглотнул вязкую слюну, промачивая горло, и накрыл глаза ладонью. Очков нет. Точно же, мелкий выскочка разбил их.

— Пока лучше не делай лишних движений, — раздался сбоку от него мелодичный голос, уходящий в нос; голос, от которого сейчас в мерзости дёрнулся уголок рта.

Вот кто ещё больший говнюк, чем вездесрущий выкидыш Монкиева рода. Мугивары, уже сойдя с корабля, знали все важные точки в городе, поэтому за считанные часы разрушили то, что он годами строил. Всё так легко рухнуло, поскольку он в фундамент уложил паршивый кирпич. Ну, кого ещё винить, если не себя? Понимал ведь, что Ло даже спустя годы безотказной службы верить нельзя. Та ещё хитрая задница: хитрее, чем его. А ведь как хорошо паршивец играл в нежные чувства и заботу, подкупая недоверие правильными словами. Конечно, правильными. Ло делал всё правильно, чтобы добиться своей цели, как сам Дофламинго его и учил. Он правильно его воспитал, но только не союзником, а недругом — это злит, что кричать хочется и крушить всё вокруг. Вместо крика из него вырывается громкий смех над тем, какую глубокую он сам себе могилу выкопал.

— Чего не делать? — весело переспрашивает он, отнимая руку от лица, которое оборачивает в сторону говорящего.

Каюту освещает лишь яркий свет одинокой лампы, стоящей на столе возле занимаемого им спального места. Ло сидит, склонившись над столом с ручкой в руке, и смотрит на него с обыденным безразличием в глазах. Делает вид, будто бы последние события на него никак не влияют или он вообще к ним не причастен, в то время когда без каких-либо вообще раздумий сварганил ему разрыв внутренних органов и электрошоковую терапию. Видите ли, изображает святую невинность, давая советы, как не помереть от его же трудов.

— У тебя кровотечение может открыться, — откладывает ручку и выпрямляется в стуле.

Кровотечение, значит, открыться может — это его заявление, сделанное с интонацией профессионального врача, нисколько не заинтересованного в том, чтобы его советам следовали, взбесило ещё сильнее. Стол близко — лишь руку протяни, и мужчина делает это: стремительно хватает его за предплечье и выдёргивает из-за стола к себе. Сбитый стул с металлическим лязгом валится на пол. Скрипнула резиновая подошва обуви. Шапка слетает с головы за спину и падает возле ног. Сам же лицемерный выродок обрушивается на его грудь, в глуби которой от этого резануло болью.

— А чьих оно рук дело, засранец? — держит он его под подбородком, давя пальцами щёки, и смотрит в испуганные глаза. — В чём дело, Ло?

Спрашиваемый встаёт на колени перед кроватью, чтобы вернуть себе опору. Одной рукой держится за её край, вторая же упала на подушку, рядом с головой больного.