Собственными руками (СИ)

Когда подлодка встала на якорь, Дофламинго точно не знает, поскольку сделали это, находясь где-то в верхних слоях, о чём давала понять дальность обзора, продлившаяся на несколько метров. С того случая, когда его злобное эго, снова не учтя последствия, сделало Ло больно, его не особо интересует ни вид снаружи, ни праздное шатание по кораблю. Лишь изредка в своих раздумьях бросая взгляд на окно, со временем осознал, что пейзаж-то за ним совсем не меняется. Можно с уверенностью сказать, что час они стоят. Лениво в мозгу пробежала мысль, что пришвартовались к острову, а для того, чтобы стоять под водой, у них две возможные причины: не дать сбежать пленнику или скрыться от дозорных.

Его сердце неизвестно где и у кого, и это основная проблема, а всё остальное решаемо — остров же, можно сказать, почти над головой. На этом корабле ему больше и нечем заняться — только спать да думать. А думать приходится теперь слишком много. Если какими-то молитвами он выберется из этой подводной ловушки и вызволит семью из тюрьмы, им придётся восстанавливать всё с полного нуля. Чтобы вновь хоть сколько-то подняться в криминальном мире, потребуется немало пошуршать в самой чёрной тени.

У Ло тёмный разум. Мужчина не исключает, что в разы темнее, чем у него, ведь хватало же ему подлости предавать и лгать, с любовью смотря в глаза и слащаво любезничая при этом. Хватает подлости украдкой смотреть с любовью и тоской, в то время когда сам сказал не прикасаться к нему. Эти слова стали отрезвляющей пощёчиной для Дофламинго, которую дал ему не его мальчик. Нет, эта оплеуха была от его собственной руки.

Любые разногласия с Ло сводятся к тому, что он причиняет ему боль. Не умеет он иначе, и всё тут, как ни пытайся совладать со своими эмоциями, которые пронизаны злобой. Отравлена не только его ненависть, но и любовь: она ядовита и разрушает всё, чего касается, и этим он питал своего драгоценного мальчика. Он всерьёз его любил; всегда: целомудренно отдыхая вместе, развязно трахаясь, обсуждая работу, подолгу беседуя по телефону, а также ссорясь из-за каждой незначительной мелочи, которую тот раздувал до островного размера. Даже понимая и видя, что калечит сознание этого ребёнка, он продолжал его обижать своей извращённой любовью, потому что он — Донкихот Дофламинго, которому дозволено всё. Во всяком случае, так было почти всю его жизнь.

В ставшее привычным до полного игнорирования гудение подлодки вкрадывался другой не менее знакомый звук — сдержанная поступь капитана команды. Шаги набирали громкость, опять вгоняя в тревогу, ускоряющую сердцебиение.

Не сказал бы, что испытывает хоть какие-то яркие чувства к Ло. Уже нет, потому что удар, нанесённый словами мальчишки, выбил остатки терпения. Его постоянные противоречия просто-напросто извели, истрепали нервы и чувства. Он закрывал глаза и убеждал себя, что дело в своенравии каждого из них, но всё куда проще — судьба, действительно, распорядилась так, что они враги друг другу. Станет легче, если, наконец, выкинуть его из своей жизни.

Неловкость — это чувство возникает в его компании. Смотря на него, он неволей начинает снимать взглядом одежду. Как десять лет назад одевался в спортивные тряпки, так и сейчас выглядит пацаном. Неловкость вызывает, конечно же, только та неизменная правда, что он обнажал это тело, укладывал на постель и любил так, как ничьё другое. Смотреть на него и оценивать, словно интимной близости между ними не было, уже никогда не получится.

Так и сейчас Дофламинго навалился спиной на стену и отвернулся к окну, за которым возобновилось движение. Если верить словам местного главаря, они снова взяли курс на базу Пиратов Сердца. Последний мягкий, скрипучий звук ботинок остановился у самой двери, а в следующую секунду она отворилась. Он не собирался смотреть на Ло. Действительно, не собирался, но краем глаза увидел его силуэт. Джинсы и спортивного фасона кофта с капюшоном заляпаны тёмными пятнами. Кровь, литры крови — вот что подсказывало чутьё убийцы, поэтому он приковал к нему свой взгляд.

Пятна разной величины: от невесомых брызг до обильных и отяжеляющих отметин, размером с ладонь Дофламинго. Уже подсохшая кровь багрянцем орошала и лицо, на котором он не видел никаких эмоций, будто Ло закрыл их где-то в тёмном ящике своего разума, чтобы они не мешали работать. Кровь, более яркая и густая, ручьём стекала по шее в глубь джемпера, прямо на грудь. Рукава закатаны, без сомнений, для того, чтобы не сковывали в локтях, когда он не резал, а именно крошил своих жертв. Если предплечья беспорядочно исполосованы брызгами, то кисти рук целиком в крови, словно он опустил их в ванну, наполненную ей.

Не то чтобы картина в дверях была впечатляющей — он видел реки и дожди из крови, горы и поля из трупов, и он знал, что через это же вынудил проходить и Ло. Однако смотреть на него после устроенной им кровавой бани было жутко.