Собственными руками (СИ)

Другой рукой насильник оглаживает поясницу, приспуская пояс брюк и открывая зад. Ладонь ребром скользнула между ягодицами и сжала одну, будто оценивая отменный кусок мяса на рынке. Потом шлепок, и унижение вытолкнуло скудные слезинки на лицо. А Дофламинго будто и не знает, что он плачет; вынимает пальцы изо рта и кладёт на сжатые мышцы ануса. Просто гладит, увлажняя кожу, и не пытается пропихнуть внутрь. Не сказать, что по-настоящему приятно, но в паху становится горячее. Тело-то реагирует вне зависимости от сознания. Ноги дрожат, потому что хочется поддаться прелюдии и начать двигаться в такт, но гордость останавливает. Его уже сравнивают с блядью таким обращением, не может он ещё и отвечать на это подобным образом. Он лишь монотонно, чтобы отвлекаться и держаться, возит темечком по животу и смотрит на член, набравший размер и готовый к сексу. Без гадания можно заявить, что к оральному сексу. Принудительному.

Ситуация очень похожа на их второй раз. Тогда он тоже не сопротивлялся, понимая бессмысленность этого. Дал то, чего от него хотели, с меньшими потерями для себя.

— Доффи, — говорит слезливо дрожащим голосом, — руки… прошу… Не чувствую их…

С ворчливым хмыканьем, выражающим недовольство короля тем, что ему надо двигаться, мужчина приподнял и сдвинул задницу. Его пальцы — те, которыми он подготавливал зад — снова пихнулись в рот, и Ло послушно вылизывает, как бы мерзко от всего этого ни было.

Кисти парализовало из-за подкожной рези. Он подтянул их и спрятал под своей грудью. Кожа до желтизны побелела, и всё могло бы вылиться в худшие последствия, посиди эта здоровая туша на них ещё столько же времени.

Сдобрив новой слюной, Дофламинго втолкнул в отверстие один палец и вернул вторую руку на затылок своей игрушки, чтобы снова уложить лицом на уже налитый член, требующий внимания. А кисти, наконец, возвращали чувствительность, и их можно было немного сгибать. Ло приоткрыл рот и высунул язык, которым коснулся вздутой вены на члене. Закрыл глаза и облизал ствол до самой головки.

Правильно ведь, к чему эта его гордость, которую возлюбленный в нём ненавидит? К чему, когда в лицо упирается стояк, а глубоко в заднице травят пальцы? Только слёзы пуще побежали, стоило самому себя унизить. Бегут по щекам, огибают рот, в который каким-то образом просочились, и собираются на подбородке. Возбуждают ли Дофламинго тёплые капли, падающие на причинное место? Ему интересно, но страшно поднять глаза и увидеть реакцию, какой бы она ни оказалась. Страшно узнать правду, в которой тот, кого он любит, упивается его унижением. Страшно узнать и ту правду, в которой он унижает его нехотя, потому что в таком случае разум Ло может сломаться от непонимания.

Ласкает языком головку и случайно вскользь касается им пальцев, удобно направляющих её. Его Доффи ведь оценит, если он вылижет их вместе с членом, поэтому припадает к ним губами. Оставляет на них влажный след и целует под головкой, касаясь нижней губой указательного.

Задница уже пылает оттого, как быстро, со страстью движутся в ней пальцы, и жар перебрасывается на яйца. Встанет, скоро встанет, и тогда подонок вообще разойдётся на веселье.

Пальцы, кисловато пахнущие от слюны, пота и предоспермы, отпускают член и подхватывают Ло за подбородок. Большой проскальзывает между распахнутыми губами и принимается за игры с языком, и он отвечает этой прихоти — плотно обхватил палец и обсасывает.

— Да, — минорно говорит насильник, — я её не трахал.

Ло неуверенно поднимает горячие, опухшие от слёз веки и смотрит на его лицо, где и не прочтёшь настроение. Веки наполовину опущены и прикрывают глаза, только потому что Дофламинго смотрит вниз. Линия рта абсолютно прямая. Лишь голос звучал виновато, будто его обладатель сожалеет. Даже если он пытается извиниться перед ним или оправдаться, это уже не важно. Человеческие чувства — не порог дома, как ни отмывай следы вытирания ног, грязь останется. Ло молча опустил голову и открыл рот, чтобы продолжить минет, но до этого сухо произнёс:

— Просто отымей меня.

Стоило озвучить эти слова, как Дофламинго отталкивает его голову назад и вынимает пальцы. Всё прозрачно ясно, поэтому он сам разворачивается лицом к двери и подставляет зад. То ли заплаканные глаза обманывают, то ли память, уверяющая, что закрывал он за собой плотно, хоть и не на замок. Хотя, сейчас ему уже очень многое без разницы, так что не имеет значения и то, что их могли увидеть.

Член вошёл, и безразличие разбилось о то, насколько стало хорошо. Вошёл так туго и плотно, что на секунду вскружило голову. Протолкнулся так далеко, что выдавил протяжный стон, в котором слились боль и наслаждение.

Стоит в полуприседе между его расставленных бёдер и немного склоняется к полу. Держится за его колени, потому что так чуть приятнее, как будто бы по согласию. Огромные руки, пробравшиеся под расстёгнутые джинсы, держат за низ живота и помогают двигаться.