Сочинения

Кроме гуманитарных познаний Луиза Лабе, нежно любившая своего брата Франсуа, бывшего несколькими годами старше нее, на равных с ним овладевала чисто мужскими "науками": гимнастикой, фехтованием, искусством верховой езды. II успехи ее в этом были столь замечательны, что в 1542 г. она принимала участие в турнире-спектакле, изображающем победу в предстоящей осаде Перпиньяна, разыгранном перед членами королевской фамилии во главе с дофином Генрихом (будущим Генрихом II), отправлявшимся с войсками через Лион на войну с испанцами. Этот эпизод из жизни Луизы Лабе, воспетый в "Похвалах Даме Луизе Лабе из Лиона" (см. с. 140-159 наст, изд.), даровал ей "опасное" прозвище "капитан Лоиз" — "опасное", ибо участие в турнире в мужском платье и доспехах было нарушением одного из основных христианских бытовых установлений, согласно которому "на женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье; ибо мерзок пред Господом, Богом твоим, всякий делающий сие" (Второзаконие 22:5). Позднее, в 1561 г., для ригористичного Жана Кальвина именно ношение Луизой Лабе мужского платья станет одним из основных "аргументов" для обвинения ее в аморальности[353].

Воспитание, полученное Луизой Лабе, — поистине удивительно, не только если иметь в виду ее буржуазное происхождение, но даже если сравнить его с воспитанием ее современниц, из более высоких слоев французского общества XVI столетия. Вот почему в посвящении своей книги Луиза Лабе с полным основанием защищает право женщины на широту образования. Вот почему она призывает своих соплеменниц "оторваться от прялок и веретен" и предпочесть "цепочкам, кольцам и роскошным одеждам почести, которыми нас украшают знания"

Широта образования Луизы Лабе объясняется не только тем, что ее отец имел для этого достаточные средства, не только талантливостью самой поэтессы, но и особой атмосферой, которая отличала Лион от других городов и провинций Франции.

Будучи еще с XV столетия промышленным центром на торговом пути, связывающем Италию с остальными французскими провинциями и с другими европейскими странами, Лион воспринял и итальянский стиль жизни, будь то градостроительство или оформление книжных изданий, одежда или педагогические идеи. Луиза Лабе и была воспитана на манер знатных итальянских женщин, к образованию которых в Италии той поры предъявлялись почти те же требования, что и к обучению мужчин[354].

Помимо увлечения литературой Луиза Лабе особое пристрастие питала к музыке и пению. В своих воспоминаниях лионец Антуан дю Вердье писал, что поэтесса "очаровывала своих друзей как пением, так и игрой на разных инструментах, в чем ее искусство было очень утонченно"[355]. Не случайно в "Споре Безумия и Амура" она говорит о музыке как верховном искусстве, и, казалось бы, вполне каноничный для лирики Возрождения зачин XII сонета Луизы Лабе:

О Лютня, верный друг моих несчастий,
Свидетель верный горестей моих, —

имеет под собою вполне реальную почву, ибо именно лютня была ее излюбленным инструментом.

Образование Луизы Лабе как бы реализовало ту программу воспитания, которую изложил (правда, имея в виду лишь воспитание юношей) Рабле в своем романе "Гаргантюа и Пантагрюэль" (кн. II, гл. 8). Напомним, что Рабле особое внимание обращал на занятия музыкой, затем — на знания греческого и латинского языков, а кроме того, и на необходимость разного рода гимнастических упражнений. Такое совпадение педагогических идей Рабле и направления воспитания Луизы Лабе позволило даже некоторым исследователям утверждать, что отец Луизы не без влияния автора "Гаргантюа и Пантагрюэля" решился на столь экстравагантное для лионского буржуа воспитание своей дочери[356]. Действительно книга Рабле была чрезвычайно популярна в Лионе, где она, будучи впервые издана в 1532 г., затем неоднократно переиздавалась (1533, 1534, 1542). Программа воспитания, изложенная в ней со ссылками на античные авторитеты сообразно "культу Древних" эпохи Возрождения, существенно подкрепляла педагогические идеи, пришедшие из Италии. Однако полноту и блистательность осуществления этой программы все же следует поставить в заслугу прежде всего самой Луизе Лабе, отважившейся на столь необычный для своего окружения "педагогический эксперимент".