Сочинения Иосифа Бродского. Том V

А что, по-вашему, является источником, корнем всех этих оденовских сближений? Таких, как «необходимое убийство», «искусственное запустение» в «Щите Ахилла», «важная неудача» в «Musée des Beaux Arts» и т. д. и т. д.? Да, конечно, концентрация внимания, но этой способностью мы все наделены, не так ли? Чтобы привести к такому результату, эта способность, очевидно, должна быть чем-то усилена. А что усиливает ее у поэта, у этого поэта в частности? Принцип рифмы. За эти ослепительные сближения ответственен тот же инстинктивный механизм, который позволяет увидеть, что «Diaghilev» и «love» рифмуются. Когда этот механизм приведен в действие, остановить его ничто не может, он становится инстинктом. Как минимум, он формирует вашу умственную деятельность, причем во многих отношениях; он становится вашим способом познания. Это и делает все предприятие поэзии столь ценным для нашего биологического вида. Именно принцип рифмы позволяет ощутить близость казалось бы несопоставимых сущностей. Оденовские сближения звучат так верно потому, что они в самом деле рифмы. Близость между предметами, идеями, понятиями, причинами и следствиями — эта близость сама по себе есть рифма: иногда точная, чаще — ассонанс; или же только зрительная. Когда у вас выработался инстинкт к рифмам, вам легче ужиться с действительностью.

9

К этому моменту стихотворение разрослось до семидесяти семи строк, и независимо от содержания, сама его масса требует разрешения. То есть описание мира становится, в свою очередь, миром. Так что, когда поэт говорит здесь: «Единственное, что есть у меня — голос», — он убивает сразу двух зайцев, а не просто разряжает этическое напряжение лирикой. Семьдесят восьмая строка отражает не только отчаяние автора по поводу описанного им человеческого состояния, но и ощущение тщетности самого описания. Одно отчаяние было бы куда приемлемей, ибо всегда может разрешиться гневом или перейти в смирение: оба пути для поэта перспективны, особенно гнев. То же самое справедливо и для тщетности, ибо сама по себе, если отнестись к ней с иронией или долей трезвости, она не менее продуктивна.

Стивен Спендер однажды написал об Одене, что он отлично ставит диагноз, но никогда не осмеливается назначить лечение. Так вот, «Единственное, что есть у меня — голос» излечивает, потому что, меняя тональность, поэт тем самым меняет угол зрения. Эта строчка просто выше тоном, чем все предшествующие. В поэзии, как вы знаете, тональность и есть содержание, или результат содержания. Что касается высоты тона, — высота определяет отношение.

Важность семьдесят восьмой строчки — в этом сдвиге от безличной объективности описания к чрезвычайно личной субъективной ноте. Наконец, это второй и, в сущности, последний раз, когда автор употребляет местоимение «я». И это «я» уже не облачено в репортерский плащ, в этом голосе, несмотря на стоическое его звучание, вы слышите неистребимую печаль. «I» (я) звучит здесь резко, и ему чуть приглушенно вторит «lie» (ложь) в конце следующей строчки. Вспомните, что оба высокотональные «i» идут сразу же после «deaf» (глухой) и «dumb» (немой) предыдущей строфы, и это создает значительный акустический контраст.

Ритм — единственное, что сдерживает эту печаль; и «печаль, сдерживаемая размером» может сойти за рабочее определение смирения, если не всего искусства поэзии. Как правило, стоицизм и упрямство в поэтах — результат не столько их личных философий и предпочтений, сколько их опыта просодии — каковая и является снадобьем. Эта строфа, как и все стихотворение, — поиск бесспорной добродетели, которая в конечном счете возвращает взыскующего к себе.

Однако мы забегаем вперед. Не будем торопиться. По части рифм строфа эта не столь эффектна. С «voice — choice — police» (голос — выбор — полиция) и «lie (of Authority) — sky — die» (ложь (властей) — небо — умереть) все в порядке; еще лучше — «brain — alone» (мозг — один), весьма содержательная по мысли. Но еще содержательнее — «folded lie, / The romantic lie in the brain» (сложенная ложь, / Романтическая ложь в мозгу). Как «folded» (сложенный, складчатый), так и «lie» (ложь) используются дважды на протяжении двух строк. Очевидно — для выделения; единственный вопрос: что здесь подчеркивается? «Folded», конечно, наводит на мысль о газете, и «lie» поэтому — ложь печатного слова, вероятнее всего, ложь бульварной прессы. Но вслед за этим нам дается определение: «романтическая ложь в мозгу». Определение относится здесь не к самой лжи, хотя предшествует ей как новый эпитет, но к мозгу с его складчатой корой.