Сочинения Иосифа Бродского. Том VII

— Духи французские.

— Сыр голландский.

— Табачок турецкий.

— Болгарский: Джебел.

— А-а, то же самое.

— Овчарка немецкая.

— Право римское.

— Все заграничное.

— Н-да. Конвой вологодский.

— Наручники, между прочим, американские. Из Питтсбурга, в Пенсильвании.

— Не может быть!

— Честное слово.

— Ему, Цецилия Марковна, можно верить. Все-таки — министр юстиции.

— Не может быть!

— Да хотите покажу? У меня всегда с собой, в портфеле. Вот полюбуйтесь.

— Ой, не надо.

— Да не бойтесь. Они ж американские.

— Покажи, Петрович.

— Вот тут написано: «майд ин ЮэСэЙ».

— У них, значит, тоже.

— А вы как думали. Одно слово — капитализм. У нас таких не делают. Валюту тратить приходится. Ну, это такое дело — не жалко.

— Не жалко — чего?

— Да валюты. Хотя — кусаются. 20 долларов штука. Это если в розницу. Но даже если оптом и со скидкой: все равно кусаются.

— Со скидкой?

— Ага. 20 процентов. Как дружественной державе.

— Ему можно верить, Цецилия. Все-таки — министр финансов.

— Тогда уж лучше бы духи. Все-таки французские.

— Да они и польскими обойдутся.

— Опять же название красивое — Бычь Може. Быть Может по-нашему. А это — Коти.

— Коти — тоже красиво.

— К тому же, французы скидки не дают, Цецилия. Да и не напасешься духов на всех-то. Даже польских. Духи, они же знаете, как идут. Флакон за неделю. Тут никакой валюты не напасешься. Наручники экономичней. С точки зрения финансовой дисциплины то есть.

— Да, народ у нас смирный. Он и веревкой обойдется.

— Базиль Модестович, можно мне арбуза?

— Давай. Арбуз тоже, между прочим, астраханский.

— Ничего себе смирный. Я вчера демонстрацию видела.

— Это которая за независимость?

— За экологию.

— Ну, это то же самое.

— Не скажите. Все-таки защита окружающей среды.

— Независимость — тоже защита. От той же, между прочим, среды.

— Ну, это ты загнул, Петрович.

— Это, Базиль Модестович, не я. Это демонстранты.

— Да какие они демонстранты. Так, толпа.

— Э, не говорите. Все-таки народ, масса.

— А масса всегда в форму толпы отливается. Или — очереди.

— Ну да: площади или улицы. Других-то вариантов нет.

— Это надо записать!

— Да чего там. И так записывается. (Кивает на медведя.)

— А чего тогда они всегда к Дворцу идут? Кино, что ли, насмотрелись?

— А того и идут, что площадь перед Дворцом. А к площади улица ведет. Пока по улице идут, они — очередь. А когда на площадь выходят — толпа. Оба варианта и получаются. Даже выбирать не надо.

— Есть, конечно, и третий: во Дворец войти. Как в кино.

— Да кто же их сюда пустит? Да и сами не полезут. Все-таки — не 17-й год.

— Даже если и войдут — не поместятся. Кино все-таки черно-белое было — тебе ли не знать, Цецилия?

— Так-то так, Базиль Модестович, да ведь вечером цвет скрадывается. Не говоря — ночью. Искусство вечером всегда сильней влияет. «Лебединое-то озеро» всегда вечером и дают. А кино так вообще в темноте смотрят.

— Так-то оно так, Цецилия, да на демонстрацию вечером не ходят. На демонстрацию днем идут.

— Ну да, чтоб западным корреспондентам снимать легче было. Особенно если на видео.

— Бехер из Японии сообщает, что они там выпуск новой сверхчувствительной пленки освоили. Так что, того гляди, западный корреспондент себя Эйзенштейном почувствует.

— Ну уж и Эйзенштейном. Как там Бехер-то, между прочим. Тоскует?

— Тоскует, Базиль Модестович. Рыбу сырую, говорит, жрать заставляют. Одно слово — японцы. Можно мне арбуза?

— Давай, Петрович.

— Жаль, у нас не растут.

— Что поделаешь, приходится расплачиваться за географическое положение. Все-таки — Европа.

— И Берия так считал. Я, когда назначали сюда, — упирался. А он говорит: ты что, Петрович? Все-таки Европа.

— Да, шесть часов поездом — и Чехословакия.

— Либо — Венгрия.

— Не говоря — самолетом.

Стук в дверь, входит Секретарша.

— Ну, чего тебе, Матильда?

— Базиль Модестович, вас к телефону.

— Сколько раз тебе повторять, Матильда: в обеденный перерыв — никого.

— Да, но это Москва вызывает.

— Кто?

— Не знаю, Базиль Модестович. Какой-то с акцентом.

— Густав Адольфович, ты кончил? Подойди к телефону, а? Поговори с ним с акцентом.

— С каким, Базиль Модестович?

— А хоть с каким. С курляндским.

Г. А. идет к столу, нерешительно смотрит на телефоны.

— Какой? Красный, наверно?

— А то какой же.

Г. А. поднимает трубку.

— Яа? Кафарит Гюстав Атольфофитч... Пошалюста? Найн, ай йест финанс-министр. Найн, он апетает. Исфините? Как ви скасаль? Ах, отин момент... (Кладет трубку, идет к столу.) Базиль Модестович, он орет. Обозвал меня — Цецилия Марковна, прикройте ушки — пыздорванцем. Акцент, по-моему, грузинский.

Базиль Модестович вскакивает.

— Иосиф Виссарио... тьфу, не может быть. (Вытирает вспотевший лоб.) Петрович, подойди, если кончил, а? Привыкли в любое место звонить! Хамство все-таки, не говоря о суверенитете.

П. идет к столу, берет трубку.