Сочинения. Книга 2. Проза. Страницы дневников

Наш прозаик Михаил Дорогов – по профессии он строитель – работал там, на ГЭС, диспетчером. Не берусь говорить о том, какими дорогами входил Гидрострой в его сердце, с какого диспетчерского пульта послана была в его писательское будущее верность людям Гидростроя, их трудностям, их подвигам. Рафаил Михайлович и сейчас пишет о них и живёт в Волжском, наверное, навсегда.

Лучшая, по-моему, книга Евгения Карпова «Сдвинутые берега» написана в Волжском, в то, гидростроевское время. Карпов тогда только-только окончил Литинститут и решил начать свою писательскую судьбу не с первой книги, а с первой стройки. Он прошёл её, эту великую стройку, рядовым, знал всё и всех, и его тоже знали, считали своим, узнавали в лицо.

Карповские «знакомства» нас всех не раз выручали.

Однажды летом во Дворце культуры гидростроителей был большой литературный вечер. Поэтов было много – Юрий Окунев, Валентин Леднёв, Фёдор Сухов, Александр Меркулов, Освальд Плебейский. Слушатели собрались дорогие – не отпускали долго, встреча затянулась, и мы опоздали на последний автобус, идущий на переправу к последнему катеру.

Мы стояли на дороге и дружно голосовали машинам, направлявшимся в сторону Волги. Но самосвалы, гружённые землёй, – а других машин на ночных дорогах Гидростроя не было, – все как один, не останавливаясь, проходили мимо. Это были рабочие машины, трудяги. Их водители, едва взглянув на нас, сразу понимали, что чистенькой, нарядной, нерабочей публике ночью в котловане делать нечего, и машины, одна за другой, шли мимо.

Время тоже шло, мы начали нервничать: уйдёт последний катер, что будем делать?

И тут наш Карпов, увидев в кабине очередного самосвала знакомого водителя, выскочил на дорогу, раскинул руки – не свернёшь! Машина остановилась, и пока Карпов говорил что-то умоляющее водителю, все полезли в кузов, прямо на землю – рыхлую, тёплую, чуть влажную.

Это было двадцать с лишним лет назад, но я и сейчас помню: полынью и пылью пахнет встречный ветер, на тёмные горы земли по обе стороны дороги то и дело выползают рычащие бульдозеры, их фары, как прожекторы, освещают ночную степь, и чёрное небо становится ярко-синим, как в дни салютов.

Мы ехали стоя, держась за кабину. Только Юрий Окунев, не боясь испачкаться, отважился сесть прямо на землю. Сидел, держась за длинные леднёвские ноги, тихо охал на каждом ухабе и на каждый синий луч, на каждый прожектор говорил в восторге, нараспев:

– Как кра-си-и-во!..

Много раз и до этого случая, и после него видела я на Гидрострое самосвалы, гружённые землёй и камнем, щебнем, бетоном, арматурой. Они пролетали по стройке с грохотом, разворачивались с рычанием, а в распутицу и в гололёд буксовали, завывая на всю степь. Но, может быть, надо было нам опаздывать на тот последний катер, надо было тому водителю – отзывчивой душе – остановиться и забрать нас в свой самосвал, надо было, чтоб на этот раз он был нагружен именно землёй. Может быть!

Потому что года через два, в дни штурма Волги, когда самосвалы везли на наплавной мост железобетонные пирамиды, канувшие потом в ревущий поток, в основание плотины и вечность, – вспомнилась тёплая, добрая земля того ночного самосвала, вспомнился другой штурм – другая битва за эту землю.

Вспомнилось всё. И стало стихами:

Лежит земля в рабочем самосвале,
земля – в прожилках скрученных корней.
За эту землю жизни отдавали,
и вот теперь работаем на ней.

Ползут, летят, грохочут самосвалы.

Сдаётся Волга, пенясь и бурля…
Нам в эти дни ещё дороже стала
святая сталинградская земля…

…Кто бывал на Гидрострое, тот помнит и никогда не забудет канатную дорогу. Высоко-высоко над Волгой протянуты были стальные канаты, по ним в особых подвесных ёмкостях переправлялись с берега на берег – от города к стройке – грузы. А на двух канатах, параллельных, словно рельсы, были укреплены, как маленькие шпалы, обыкновенные доски, вернее, дощечки, неширокие и недлинные. Эту узкую висячую дорожку все называли канаткой.

Многие строители жили на правом берегу, а катера через Волгу не всегда ходили: то ледоход, то лёд на Волге замерзал не гладко, а торосился. Вот и шли люди на работу и с работы по канатке. А она поскрипывала и раскачивалась, и пружинила, как живая, от каждого шага. А далеко-далеко внизу текла себе Волга, ползли маленькие белые льдины, горбатились вылизанные вьюгой торосы, свистел ветер – лучше вниз не смотреть. Конечно, был там и ещё канат, за который можно было держаться руками, как за перила. И когда мне доводилось идти по канатке, то оторвать мои руки от него невозможно было никакой силой!

Между канаткой и Волгой была натянута предохранительная сетка, вроде той, над которой работают воздушные гимнасты в цирке, но всё равно всякий раз, идя по канатной дороге, я только делала вид, что не боюсь.