О чем бы ни рассуждал писатель, какие бы проблемы он ни обсуждал, в центре всегда оказывается человек. Мы живем в мире людей, и любое восприятие явлений мира происходит с «оглядкой» на человека. К чему бы мы ни обратились, везде мы обнаруживаем, что «человек – мера вещей».
Неожиданно, сильно и остро воспринимает мир мой любимый поэт Владимир Владимирович Маяковский. Его произведения рождают особый мир человеческой трагедии. Поэт вбирает в себя всю окружающую действительность и преобразует ее. Лирический герой, вокруг которого строится мир, готов жить для всего человечества и нести ему новое представление об этом ужасном мире:
Я вышел на площадь,
выжженный квартал
надел на голову, как рыжий парик.
Людям страшно – у меня изо рта
шевелит ногами непрожеванный крик.
Мое первое впечатление от знакомства с ранними стихами Маяковского точно такое, как его определил Юрий Олеша: «Они вызвали жгучий интерес, как раскрытие занавеса в каком-то удивительном театре».
Все в самом поэте и его лирике поразило мое воображение:
Все, чего касался ты, казалось
Не таким, как было до сих пор…
А. А. Ахматова удивительно верно подметила уникальность, неповторимость Маяковского:
Все, что разрушал ты, разрушалось,
В каждом слове бился приговор.
В самом деле ранние стихи Маяковского: его известное «Нате!» – как «пощечина общественному вкусу»; его знаменитое «Вам!» – как выражение эпатажа. Его четыре ошеломляющих крика «Долой!» в поэме «Облако в штанах», его дерзкое, вызывающее обращение к Богу чуть было не заглушили мой жгучий интерес, вызванный необычайными стихами. Но строка «За всех расплачу́сь и за всех распла́чусь» спасла ситуацию. Я поняла окончательно, что передо мною не только и не столько нигилист базаровского толка, ниспровергающий социальные ценности, пусть даже во имя новой культуры, которая содействовала бы совершенствованию человека, – передо мною человек, испытывающий душевную муку, и мое сердце отозвалось на его боль, на его жалобу:
Кричу кирпичу,
Слов исступленных
вонзаю кинжал
в неба распухшую мякоть:
«Солнце!
Отец мой!
Сжалься хоть ты и не мучай.
Это тобою пролитая кровь моя
Льется дорогою дальней…»
Принятие этих строк произошло раньше их понимания. Ясно одно: «плохо человеку, когда он один…».
Душевная мука героя, его «одинокость» в огромном, бесприютном мире, его крик отчаяния из-за бездомности и глухоты окружающих, его сострадание к обиженному существу (увидеть человеческую боль в глазах упавшей лошади – это значит самому испытывать боль «и звериную общую тоску») – все эти особенности ранней лирики Маяковского убедили меня в одном: передо мною стихи одного из самых талантливых лириков двадцатого века.
Слова современного критика В. Ковина о том, что Маяковский – «один из наиболее остро страдающих, раздираемых мучительными противоречиями лириков революционной эпохи», помогли мне осознать суть ранней лирики поэта. Доверительность, боль, сострадание, мечта о прекрасном человеке – эти нравственные ценности останутся непреходящими.
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают –
Значит – это кому-нибудь нужно?
«Послушайте!» – да ведь это приглашение читателя, а значит и меня, к диалогу. С восклицательным знаком, значит, это настоятельное приглашение поговорить о самом важном, о высоком, о значительном. И мое читательское сердце с готовностью подчиняется поэту, потому что мне тоже интересно поразмышлять не о быте, а о бытии. Я хочу, «чтобы они были» (звезды в моей судьбе). И непоэтическое слово «плевочки» меня не остановило в стремлении дочитать стихотворение до конца. Уменьшительно-ласкательный суффикс «
Ведь тебе теперь ничего?
Не страшно?
Да?!