Сочинения в 2-х томах. Том 2

Кардинал. Действительно, я называл его солнцем, но не в том модусе бытия, в соответствии с которым существует это солнце, которое не есть то, чем оно может быть. Кто же есть то, что может быть, тот во всяком случае не лишен бытия солнцем, но обладает им в лучшем модусе бытия, так как этот модус совершеннейший и божественный. Так сущность руки имеет более истинное бытие в душе, чем в руке, поскольку в духе находится жизнь, а мертвая рука — не рука. Так же и тело целиком, и отдельные члены. Так же и Вселенная относится к Богу, за тем исключением, что Бог не есть душа мира в том смысле, в каком является душой душа человека, и не есть форма чего-нибудь, но форма для всего, поскольку он есть причина действующая, формирующая — или первообразная — и целевая.

Бернард. Не хочет пи евангелист Иоанн сказать, что все в Боге является жизнью[191] в таком же смысле, в каком ты определил это для руки и души?

Кардинал. Я полагаю, что в данном случае он называет жизнью истину и живучесть. Именно, поскольку вещи не существуют, если не оформляются через форму, постольку формы в форме форм имеют более истинное и живучее бытие, чем в материи. Ведь вещь не существует, если она не истинна и не жива по-своему. Когда этого нет, она перестает быть. Поэтому в более истинном смысле она существует в форме форм, чем в себе самой. Там именно она истинна и жива.

Иоанн. Ты прекрасно наставляешь нас, отец. Мне кажется, ты все выводишь из одного. Бог является всем так, что он не может быть чем-то еще. Он повсюду, так что он не может быть где-нибудь еще. Он есть соразмернейшая мера для всего, так что он не может быть еще более равным. Так же с формой, видом и со всем. И таким путем нетрудно видеть, что Бог отрешен от всякой противоположности; и что кажущееся нам противоположным в нем — тождественно; и что утверждению в нем не противоположно отрицание; и все такого рода.

Кардинал. Ты уловил, отец аббат, корень предпринятого рассуждения. И посмотри, как это соображение, невыразимое во многих речах, может быть схвачено в кратчайшем слове. Предположим, что некое выражение в простейшем знаке может выражать столько же, сколько такое сочетание: возможность обладает бытием, то есть сама возможность есть. И поскольку то, что есть, есть действительно, постольку «возможность обладает бытием» означает столько же, сколько и «возможность обладает действительным бытием». Употребим здесь выражение «возможность-бытие» (possest). В нем во всяком случае схватывается все, и оно есть достаточно подходящее имя Божие, соответственно человеческому о Боге понятию. Оно есть имя всех вообще и отдельных имен и равным образом — ни одного из них. Поэтому, когда Бог хотел вначале открыть понятие о себе, он говорил: «Я Бог всемогущий», то есть «действительное бытие всякой возможности»[192]. И в других случаях: «Я Тот, Кто есмь»[193], ибо он есть тот самый, кто есть. Ведь относительно того, что еще не является тем, чем оно может быть и чем его можно мыслить, неправильно употреблять выражение «абсолютное бытие». Там, где мы переводим: «Я Тот, Кто есмь», греческий текст гласит: «Я есмь Сущий»[194]. Ведь он есть форма бытия или же форма всякой могущей получить форму формы. Творение же, которое не есть то, чем оно может быть, не обладает просто бытием. Один только Бог обладает бытием совершенно и вполне. Это имя, следовательно, ведет созерцающего превыше всякого чувства, рассудка и разума к мистическому видению, которое есть конец восхождения для всякой познавательной способности и начало откровения неведомого Бога. Когда же, оставив все, взыскующий истины возвысится над самим собою и найдет, что невозможно ему ближе подступить к невидимому Богу, который остается для него невидимым, — поскольку ни при каком свете своего разума увидеть его он не может, — тогда он ждет в благоговейнейшем томлении всемогущее оное солнце, чей восход рассеет тьму и озарит его, чтобы настолько ему невидимого Бога видеть, насколько Бог себя самого обнаружит. Так я понимаю апостола, согласно которому Бог, по твари мирской познанный, — то есть когда мы понимаем, что самый мир есть творение и, выходя за пределы мира, ищем его творца, — так вот, Бог обнаруживает самого себя как Творца мира перед теми, кто ищет его в совершенной вере[195].

Иоанн. Куда, отец, ты ведешь нас, мирских, выше мира? Ты простишь, если я в твоем присутствии поговорю с Бернардом. Скажи, муж, исполненный усердия, понял ты, что было сказано?

Бернард. Надеюсь, что несколько понял, хотя и немного.

Иоанн. Как ты понимаешь, что в возможности-бытии все охватывается?

Бернард. На основании того, что просто возможность есть всякая возможность. Поэтому, если бы я увидел, что эта всякая возможность существует в действительности, то, конечно, ничего, кроме этого, не оставалось бы. Ведь если бы оставалось что-нибудь еще, то оно непременно могло бы быть. Поэтому его не оставалось бы, а просто оно оказалось бы пропущенпым.