Сочинения в четырех томах. Том 3

Мне стоило невероятных усилий улыбнуться в ответ, но это ее не убедило.

Я опустил глаза и проговорил с отчаянием и болью в голосе:

— Милая, ты очень огорчилась бы, узнав, что я… Ну, в общем, взял и… переспал с одной девушкой?

Ответа не было. После невыносимо долгой паузы я заставил себя поднять глаза. По ее щекам текли слезы. Она делала судорожные глотательные движения, стараясь заговорить, и не могла.

По давным-давно сложившейся привычке я достал из коробки бумажную салфетку и вытер ей глаза, сама она не могла этого сделать.

— Прости меня, — бессмысленно повторил я, — прости меня.

— Тай… — Ей никогда не хватало дыхания для плача. Рот широко раскрыт, глотает воздух.

— Милая, не плачь. Не плачь. Забудь, что я сказал. Ты же знаешь, как я люблю тебя, я никогда тебя не брошу, Элизабет. Милая, дорогая Элизабет, не плачь!

Я снова вытер ей глаза, проклиная случай, который привел меня к Хантерсонам. Можно было обойтись и без Гейл. И вообще без кого бы то ни было. И по большей части прекрасно обходился все одиннадцать лет.

— Тай… — Слез больше не было. Лицо не такое искаженное. Она вздохнула, набрала побольше воздуха. — Я не могу даже думать об этом.

Я стоял рядом, сжимая салфетку в руке.

— Мы никогда не говорили с тобой о сексе. — «Спирашелл» ритмично вздымал и опускал ее грудь. — Мне ничего этого не надо, ты ведь знаешь… Но я иногда вспоминаю… — Из глаз вновь выкатились еще две слезинки, я смахнул их салфеткой. — Я никогда не расспрашивала тебя о женщинах… Почему-то не могла.

— Да, — медленно произнес я.

— Иногда мне казалось, у тебя есть кто-то… Но на самом деле я никогда не хотела этого знать… Я решила, что никогда не спрошу тебя об этом. Я знаю, я эгоистична… Мне всегда говорили, что мужчины устроены по-другому, им обязательно нужна женщина… Это правда?

— Элизабет… — беспомощно проговорил я.

— Я не ожидала, что после всех этих лет… услышу такое… Да, я бы очень огорчилась, если б узнала… Что я могу поделать? А почему ты спросил? Лучше б не спрашивал…

— Я никогда не заговорил бы об этом, — с горечью в голосе произнес я. — Меня пытаются шантажировать.

— Так это было?

— Да, к сожалению…

Она закрыла глаза.

— Понимаю.

Я ждал, ненавидя себя изо всех сил. Слез больше не было. Она никогда не плакала долго. Физически не могла. Другие жены могли кричать и швырять вещи. Ярость Элизабет была страшна своей беспомощностью. Очевидно, этот приступ прошел незаметно, потому что, когда она наконец заговорила, голос у нее был низкий, хриплый и мертвенно спокойный.

— Ты, конечно, не мог позволить, чтобы тебя шантажировали.

Я кивнул.

— Я теперь понимаю, что была неправа. Очевидно, любому мужчине, живущему с парализованной женой, нужно иметь хоть кого-то… Многие в таких случаях собирают вещи и сбегают… Я знаю, ты скажешь, с нами этого никогда не произойдет и, действительно, почти верю тебе, но я понимаю, насколько я тебе в тягость…

— Это не так! — искренне возразил я.

— Нет, так. Но не рассказывай мне об этой девушке.

— Если не я, то они расскажут.

— Хорошо, тогда быстро.

Я быстро рассказал ей все. Вкратце. Не вдаваясь в подробности. Презирая себя, но зная: «Черная шляпа» не остановится ни перед чем, чтобы узнать о местонахождении Тиддли Пома. Шантажисты никогда ни перед чем не останавливаются.

Не продавай свою душу, сказал мне Берт Чехов. Не продавай свою колонку. Вместо этого пожертвуй спокойствием своей жены!

— Ты собираешься встречаться с ней и дальше? — спросила она.

— Нет.

— А с кем-нибудь еще?

— Нет…

— Мне кажется, что будешь. Только тогда… не рассказывай мне ничего. Конечно, если кто-нибудь не начнет тебя шантажировать снова.

Горечь в ее голосе заставила мое сердце сжаться. Рассудком она, возможно, и понимала, что требовать от меня пожизненного и полного воздержания было бы чересчур, но эмоции почти не зависят от рассудка. И чувства, которые испытывает каждая жена, узнав о неверности мужа, не атрофируются вместе с мышцами. Что мог требовать я от нее? Надо родиться святой или стать абсолютным циником, чтобы отмахнуться от измены, а она не была ни тем, ни другим, она была обычным человеком, зажатым в тиски необычной ситуации. Интересно, подумал я, насколько подозрительными ей будут казаться теперь самые невинные мои отлучки, насколько мучительной станет отныне каждая минута моего отсутствия.

Весь вечер она была тиха и подавлена. Не стала ужинать, отказалась есть яблочный торт. Я умыл ее, растирал ребра, проделывал прочие интимные процедуры и почти физически ощущал, что она думает в это время о другом теле, которого касались мои руки. Она была бледна, напряжена и, наверное, впервые за все время болезни стеснялась. Еще раз, вкладывая в слова всю душу, я сказал:

— Прости меня, милая!

— Да, конечно. — Она закрыла глаза. — Жизнь довольно подлая штука, правда?

Глава 11

Ощущение неловкости и отчуждения сохранялось и утром. Я был не в силах больше вымаливать прощение. В девять я сказал, что еду по делам, и увидел впервые в жизни, какие душераздирающие усилия ей понадобились, чтобы не спросить, куда.