Сочинения. Воспоминания. Письма

– А кто не влюблен в госпожу Тимиреву? По-моему, мир без любви – безглазый мир. Как поэт я мечтаю о времени, переполненном одной любовью. Ради нежности и красоты я готов забыть все, но не могу рассчитывать на успех у возлюбленной адмирала. Поэтому хочу я одной тишины; но тишина не поселяется в моей душе… – Маслов оборвал речь. – А вот это одна из дочек великой княгини Палей. Страшно гордится, что ее брат Дмитрий участвовал в убийстве Распутина. Ты не обижайся, но все эти бывшие князья, графы, бароны, княгини, баронессы в Омске утратили свой блеск, выцвели и как-то поблекли. Скверно быть бывшим…

– Омск перенасыщен ими, как лужа грязью, – пошутил Долгушин.

– Очко в твою пользу, – одобрил шутку Маслов и опять вернулся к княгине Палей: – Прелестная эта дама уверяла меня, что Февральская революция подготовлена английским послом Бьюкененом в Петрограде. По ее словам, государь во время аудиенции не пригласил сэра Джорджа Бьюкенена присесть. Посол обиделся и устроил дворцовый переворот, который и называется Февральской революцией. Просто и хорошо – никаких Керенских, никаких большевиков! Милая, прелестная княгиня. Подойдем поцелуем ей ручку…

– Позже, – остановил поэта Долгушин, – когда она покинет этого чешского гуся.

– Терпеть не могу генерала Сырового. Гонору в нем, дутого величья… Можно подумать, что именно он спас Сибирь от красных. Ему глаз выбили в кабаке, он же утверждает – в бою под Самарой.

Генерал Сыровой пучил правый, в кровавых прожилках глаз. Он считал себя националистом-революционером, но сердечная беседа с русской аристократкой, родственницей царя, доставляла ему наслаждение.

– О, я помню, как началась революция! Сперва появились красные тряпки на улицах, потом раздались мятежные крики. Наш добрый народ любит государя, но его величество не успокоил взбунтовавшуюся чернь, и бонапартик Керенский поселился в Зимнем дворце. А теперь эти ужасные большевики, эти монстры…

– Будьте спокойны, княгиня, мы свернем шею большевикам. – Сыровой авторитетно крякнул, повел локтем, охраняя даму.

– Слышал рассуждения княгини Палей о революции? – спросил Маслов. – Каково?

– Дивные мысли! А это кто?

– Михайлов, министр финансов. Его прозвали Ванькой Каином, он больше любит допрашивать арестованных в подвалах полевого военного контроля.

В дверях появился зафранченный толстяк.

– Червен-Водали, но все шутя величают его, Чернила ли, Вода ли. Во имя какой-нибудь взбалмошной идеи он может пожертвовать всем, даже своей жизнью. Поэтому адмирал держит его на посту заместителя премьер-министра.

Мимо прошел, не заметив Долгушина, недавно произведенный в генералы полковник Каппель.

– Вот это личность! – восхищенно сказал Маслов. – Поразительно способный полководец. Имей мы дюжину Каппелей, мы были бы непобедимы.

– Знаю Владимира Оскаровича, но почему адмирал держит его в резерве?

– Завтра резервы будут решающей силой!

– Скажи мне, Георгий, что там за странная пара – офицер в гимнастерке с Георгиевским крестом и ожиревший мужчина?

– Да это же братья Пепеляевы! Виктор Николаевич – министр внутренних дел, Анатолий Николаевич – славный наш генерал.

– Про Пепеляева слышал. «Генерал-солдатом» величают его омские газеты.

– Адмирал очень считается с братьями. Пепеляевы – вечные заговорщики, они были самыми энергичными участниками переворота, приведшего Колчака к власти. Виктор Пепеляев сейчас правая рука адмирала, учти это. Он гибок, хитер, опасен.

Движение в зале оборвалось: вошел адмирал, сопровождаемый Морисом Жаненом – командующим союзными войсками в Сибири – и английским генералом Альфредом Ноксом.

Колчак был в кителе защитного цвета, адмиральских, золотых, с черными орлами погонах. Георгиевский крест словно держал его за горло. Острыми карими глазами Колчак быстро схватывал и замыкал в круг своего внимания многих, но казался утомленным, раздраженным, чем-то расстроенным.

Над фигурой Колчака высились элегантный, словно ангорский кот, Жанен и сухолицый, закованный во френч, краги, бриджи и черный галстук генерал Нокс. Все знали: между ними идет постоянная, невидимая, напряженная борьба за влияние на адмирала.

Колчак остановился во главе стола, заговорил решительным, уверенным голосом. Сказал о промысле Божьем, открывшем пути к победе белых армий, и о Георгии Победоносце, вечном покровителе православного воинства, и о любви к отечеству, о славе Русского оружия, о предсмертных конвульсиях большевизма.

– Белые орлы уже пролетели за Каму, завтра они пронесутся над Волгой. Скоро знамена наших армий взойдут над древним Кремлем, и тогда наступит новая, великая эра на русской земле – эра свободы и благоденствия, ибо пришло время русских следопытов, русских пионеров, русских исследователей, русских творцов. Я не знаю, какой будет наша Россия завтра, но я твердо знаю: она не будет такой, как вчера. Поднимаю тост за здоровье русского народа…

Присутствующие рявкнули здравицу в честь верховного правителя, кто-то сипло затянул «Боже, царя храни», на него прицыкнули, он замолчал. Маслов отставил бокал в сторону.