Содом и Гоморра

Часто г-н де Камбремер окликал меня на вокзале, пока мы с Альбертиной вовсю наслаждались покровом темноты, причем мне это давалось нелегко, потому что она слегка отбивалась, опасаясь, что темнота недостаточно густая. «Знаете, я уверена, что Котар нас видел; а если даже не видел, то, когда мы говорили о ваших удушьях, слышал наши голоса, тоже, кстати, задушенные», – говорила Альбертина, когда мы были уже на дувильском вокзале, где садились на местный поезд, который вез нас в обратный путь. Этот обратный путь, так же как путь туда, был для меня овеян поэзией, будил страсть к путешествиям, стремление к новой жизни, так что мне хотелось отказаться даже от мысли жениться на Альбертине и вообще разорвать с ней всякие отношения; он даже облегчал мне этот разрыв, уж больно наши с ней отношения были противоречивы. Но на пути и туда, и обратно, на каждой станции, с нами вместе садились в вагон или приветствовали нас с перрона знакомые; над тайными радостями воображения преобладали постоянные радости общения, они так хорошо успокаивали, так убаюкивали. Названия станций, навевавшие мне мечты с самого первого вечера, когда я впервые их услыхал, путешествуя вместе с бабушкой, теперь, еще до того, как мы к ним подъезжали, были уже очеловечены; они перестали звучать странно с того вечера, когда Бришо в ответ на просьбу Альбертины подробно объяснил нам их этимологию. Меня чаровал тот таинственный флёр, которым оканчивались многие названия – Фикфлёр, Онфлёр, Флёр, Барфлёр, Арфлёр и тому подобное, – и смешил «бёф» (не то Бёф бургуньон, не то Бёф миронтон), на который оканчивается Брикбёф. Но и флёр и бёф исчезли, когда Бришо (говоривший со мной об этом в первый же день в поезде) сообщил нам, что «флёр» означает «порт» (вспомним родственный ему «фиорд»), а «бёф», по-нормандски «budh», означает «хижину». Пока он приводил пример за примером, то, что казалось мне отдельными случаями, приобретало всеобщий характер: Брикбёф соединялся с Эльбёфом, и даже в названии, на первый взгляд таком же ни на что не похожем, как место, которое им обозначалось, например Пендепи, в котором, казалось, самые непостижимые рассудку несуразности с незапамятных времен слились в одно словцо, корявое, смачное и окаменелое, как нормандские сыры, я с огорчением распознавал галльское pen, означающее «гору» и присутствующее как в Пеннмарке, так и в Апеннинах. Всякий раз, когда поезд останавливался, я предвидел, что предстоит обмениваться рукопожатиями или даже звать гостей, и говорил Альбертине: «Скорей спросите Бришо о названиях, про которые вам хочется знать. Вот вы мне говорили про Маркувиль Горделивый». – «Да, я в восторге от этой гордыни, что за гордая деревушка», – отозвалась Альбертина. «А ведь она показалась бы вам еще более гордой, – подхватил Бришо, – если бы вместо французской или даже позднелатинской формы ее названия, Marcouvilla superba, которая красуется в картулярии епископа Байё, вы бы познакомились с формой более старинной, более близкой к нормандскому Marculphivilla superba, то есть деревня или владение Меркульфа. Почти во всех названиях, оканчивающихся на „виль“, перед нами вырастают призраки суровых нормандских завоевателей, по-прежнему населяющие этот берег. В Арамбувиле вы видели только нашего замечательного доктора, стоявшего у дверей вагона, – у него, разумеется, нет ничего общего с древнескандинавским военачальником. Но если зажмуритесь, сможете увидеть знаменитый Эримунд (Herimundivilla). Понятия не имею, зачем люди ездят из Луаньи в Бальбек-Пляж по этим дорогам, а не по тем, живописнейшим, что ведут из Луаньи в старый Бальбек; вероятно, госпожа Вердюрен катала вас в экипаже по тем краям. Тогда вы видели Энкарвиль, иначе говоря деревню Вискара, и Турвиль – он расположен по пути к госпоже Вердюрен и означает деревню Турольда. Впрочем, там были не только нормандцы. Кажется, сюда добрались и немцы (ведь Оменанкур значит Alemanicurtis, немецкое подворье), только не надо говорить об этом с вон тем молодым офицером, а то с него станется отказаться от поездок к родным. А еще там есть саксонцы, о них свидетельствует источник Сисонн (к которому госпожа Вердюрен так любит совершать прогулки, и не зря), а в Англии о них напоминают Мидлсекс и Уэссекс. Кажется, какими-то неведомыми путями досюда дошли и готы (их называли „gueux“, оборванцы), и даже мавры, потому что название Мортань происходит от Mauretania, то есть от Мавритании. Следы древнего происхождения остались в Гурвиле, в прошлом это Gothorumvilla, деревня готов. Да и от латинян кое-что осталось, например Ланьи, то есть Latiniacum». – «А я прошу вас объяснить, что значит Торпомм, Thorpehomme, – сказал г-н де Шарлюс. – Омм – это homme, что значит мужчина, – добавил он; скульптор и Котар обменялись многозначительным взглядом. – Но что такое торп?» – «„Омм“ означает совершенно не то, что вы полагаете, барон, – возразил Бришо, лукаво поглядывая на Котара и скульптора. – Ни мужчины, ни женщины тут ни при чем. „Омм“ – это „хольм“, то есть „островок“ и тому подобное. А „торп“, то есть „деревню“, можно обнаружить в сотне слов, которыми я уже вконец утомил вашего друга. Таким образом, в названии Торпомм нет имени нормандского вождя, зато есть слова нормандского языка. Видите, насколько весь этот край был германизирован». – «Я полагаю, что это преувеличение, – возразил г-н де Шарлюс. – Вот вчера я был в Оржвиле…» – «На сей раз, барон, возвращаю вам „мужчину“, которого лишил вас в Торпомме. Не сочтите меня педантом, но в хартии Роберта Первого Оржвиль называется Otgervilla, имение Отгера. Всё это имена минувших сеньоров. Октевиль ла Венель принадлежал Авенелю. В Средние века род Авенелей был знаменит. Бургеноль, куда на днях нас возила госпожа де Вердюрен, писался так: „Бург де Моль“, потому что в XI веке принадлежал, равно как Шез-Бодуэн, Бодуэну де Молю; но вот мы и в Донсьере». – «О господи, сколько лейтенантов сейчас будут пытаться войти в вагон, – произнес г-н де Шарлюс с наигранным ужасом. – Я это для вас говорю, мне-то это не мешает, ведь я выхожу». – «Слышите, доктор? – подхватил Бришо. – Барон боится, как бы офицеры его не затоптали. А ведь они здесь на своем месте, поскольку Донсьер – самый настоящий Сен-Сир, Dominus Cyriacus. Во многих названиях городов вместо sanctus и sancta оказались dominus и domina. Словом, этот спокойный городок, полный военных, чем-то напоминает Сен-Сир, Версаль и даже Фонтенбло».