Содом и Гоморра

По дороге обратно (а также туда) я говорил Альбертине, чтобы она оделась, потому что знал: в Оменанкуре, Донсьере, Эпревиле, Сент-Васт к нам ненадолго будут заглядывать знакомые. Они ничуть нам не досаждали: в Эрменонвиле (что значит «в имении Херимунда») это могло быть явление г-на де Шевриньи, который, пользуясь случаем, приглашал меня на завтра обедать в Монсюрван, в Донсьере – внезапное вторжение кого-нибудь из очаровательных друзей Сен-Лу, посланного им, если он сам был занят, чтобы передать мне приглашение от капитана де Бородино, или от сообщества офицеров, обедающих в ресторане «Отважный петух», или от унтер-офицеров, столующихся в «Золотом фазане». Часто приезжал и сам Сен-Лу, и все время, пока он оставался с нами, я незаметно для него держал Альбертину под бдительным надзором, что, впрочем, не имело никакого смысла. Впрочем, один раз я ослабил бдительность. Это случилось во время долгой остановки; к нам подошел Блок, поздоровался и тут же поспешил вернуться к отцу, который незадолго до того получил наследство от своего дяди, снял замок, звавшийся «Дом командора», и считал весьма великосветским тоном разъезжать в почтовой карете с ливрейными форейторами. Блок попросил, чтобы я проводил его до кареты. «Только поскорей, потому что эти четвероногие очень нетерпеливы; пойдем же, муж, любезный богам, отец будет рад». Но я мучительно не хотел оставлять Альбертину наедине с Сен-Лу: пока я отойду, они, чего доброго, будут разговаривать, пойдут в другой вагон, станут обмениваться улыбками, прикасаться друг к другу; мой взгляд прилип к Альбертине и не мог от нее отстать, пока с ней оставался Сен-Лу. А ведь я хорошо понимал, что Блок, попросивший меня об одолжении – пойти поздороваться с его отцом, – поначалу обиделся, когда я отказался, несмотря на то что ничто мне не мешало (ведь железнодорожные служащие предупредили, что поезд еще четверть часа не двинется с места, и все пассажиры вышли из вагонов, а без них поезд не уйдет), а потом окончательно убедился, что я сноб, причем мое поведение могло лишь укрепить его в этой уверенности. Тем более что ему были известны имена моих попутчиков. И в самом деле, г-н де Шарлюс незадолго до того, забыв, что ему уже представляли Блока, или не придавая этому значения, сказал мне: «Познакомьте же меня с вашим другом, с какой стати вы ведете себя так неуважительно», и принялся болтать с Блоком, который, судя по всему, крайне ему понравился, так что барон даже почтил его репликой: «Надеюсь, мы с вами еще увидимся». – «Значит, решение твое бесповоротно и ты отказываешься пройти сто метров, чтобы поздороваться с отцом, которого это так порадовало бы?» – спросил Блок. Я был в отчаянии, что показал себя дурным товарищем, а еще больше из-за того, какое обстоятельство Блок счел причиной моего упорства: он явно вообразил, будто с буржуазными друзьями я веду себя по-другому, когда рядом друзья «благородные». С того дня он уже не пылал ко мне прежней дружбой, а самое печальное – перестал питать ко мне прежнее уважение. Но чтобы открыть ему глаза на истинный мотив, удержавший меня в вагоне, нужно было сказать ему, что я ревную Альбертину, – а это было еще больнее, чем позволить ему воображать, будто я по-дурацки обожаю высший свет. Вот так теоретически мы полагаем, что следует всегда быть искренними, избегать недоразумений. Но очень часто жизнь комбинирует недоразумения таким образом, что для того, чтобы их развеять – в тех редких случаях, когда это вообще возможно, – пришлось бы или признаться в чем-то таком, что разобидело бы нашего друга еще больше, чем вымышленный проступок, который он нам приписывает (но сейчас речь не об этом), или обнародовать секрет, разглашение которого представляется нам еще мучительнее, чем само недоразумение (а как раз это со мной и произошло). Вдобавок, даже если бы я не объяснил Блоку (что было выше моих сил) причину, по которой я не мог с ним пойти, а просто попросил его не обижаться, я бы только удвоил нанесенную обиду, показав, что я ее заметил. Делать было нечего, как только склониться перед судьбой, пожелавшей, чтобы присутствие Альбертины помешало мне проводить друга и чтобы этот друг вообразил, будто удержало меня общество блестящих людей, которое, будь они замечательнее хоть в сто раз, заставило бы меня, напротив, окружить Блока исключительным вниманием и всю мою любезность приберечь для него. Вот так достаточно, чтобы нечаянный и бессмысленный случай (например, встреча Альбертины и Сен-Лу) встал между двумя судьбами, чьи линии сливались воедино, и вот уже линии эти разошлись в разные стороны, все больше удаляются одна от другой и никогда больше не сойдутся. И более прекрасные дружбы, чем наша с Блоком, рушились, а невольный виновник ссоры никогда не мог дать обиженному то объяснение, которое, скорее всего, пролило бы бальзам на раненое самолюбие и вернуло провинившемуся ускользающую симпатию друга.