Софийские рассказы

— Да, — сказал я, — когда-то мне предлагали остаться на второй срок в армии, но я отказался, потому что в то время я по-другому думал. Сейчас, однако, и я готов послужить народу, пусть только меня призовут.

— Тебе и здесь неплохо, — сказал товарищ Мичев, застегивая ремень и закрепляя пистолет под курткой так, чтобы не пугать сидевших за ужином людей, которые с интересом его рассматривали.

— Да, но одно дело — государственное, другое — частное.

— Это не имеет значения. Везде нужно иметь сознание.

— Да, без сознания куда денешься?

Товарищ Мичев надел фуражку и направился к выходу, рассматривая столики и людей, сидевших за ними. Я проводил его до выхода и прошептал ему на ухо, что хозяин «Граово» господин Хаджиев не появляется вот уже целую неделю и я просто не знаю, как быть, ведь мы остались лишь с поваром и госпожой Хаджиевой, которая сидит в кассе и плачет беспрерывно.

— Не планируете ли вы национализировать харчевню, товарищ Мичев? — спросил я его без обиняков с намерением выведать что-нибудь о господине Хаджиеве, который сидел в тюрьме.

— Власть знает свое дело, брат, и ты не суй нос куда не следует, чтоб его тебе не прищемили… Видишь, какое поле деятельности у тебя!

Он указал мне на столы и сидевших за ними голодных людей, которые ели или поджидали, когда я подойду к ним с их заказами. А ведь в то время было сколько угодно голодных и отощавших людей — одни от недоедания из-за второй мировой войны, другие — из-за болезни. И каждый все смотрел, как бы поправить свои дела, пока есть карточки.

— Зафиров, — сказал мне как-то вечером товарищ Мичев, наколов на вилку кебап, который я ему только что принес, — ты из каких отходов приготовил это блюдо?

— Из молодой телятины, товарищ Мичев.

— А почему оно с запахом?

— Из-за того, что нет холодильника, товарищ Мичев.

— Смотри, Зафиров, мы кровь свою проливали не за то, чтобы наживались всякие спекулянты и жулики.

— Ясно, товарищ Мичев.

— И чистота, больше чистоты, брат… Народ должен быть здоровым, потому что ждет его впереди большая работа.

— Вы правы, товарищ Мичев, будет здоров.

— И никаких связей с Хаджиевым… Сегодня мы опечатали мясную лавку его свояка…

— Да-а? — удивился я. — А по какой такой причине?

— Надо не удивляться, Зафиров, а бдить… Частная собственность всегда чревата неожиданностями…

— Так точно, товарищ Мичев. Без сознания ничего не получится… Надо их в государственную собственность переводить…

— Ты все на государственное смотришь, Зафиров. Перестань мне морочить голову этими вопросами. Лучше засучи рукава и работай!

И он опять показывал мне на харчевню, будто это было поле для пахоты, а не покосившееся строение с деревянным потолком и десятком столов, прогнивших от всяких объедков и пролитого на них вина… На другой день Мичев принес два плаката и велел мне повесить их на стену там, где раньше висел портрет его величества, а теперь темнело пятно, выдавая монархические убеждения Хаджиева, который сидел сейчас в тюрьме за свои спекулянтские махинации. На одном плакате было написано: «Будь начеку», а на другом — «Бей врага!» Я их повесил, а товарищ Мичев сказал мне, что предстоят и другие события, свидетелем которых я буду, хотя я еще и не вполне классово сознательный. Спасало меня только то, что в свое время я кормил бедных студентов и время от времени передавал в тюрьму продукты заключенным. Сейчас от меня, как от сознательного гражданина, требовалось действовать, а не тянуть непрерывно руку к государственной службе и не защищать частников вроде Хаджиева.

— Товарищ Мичев, — сказал я ему, — мои товарищи уже включились в социализм, а вы меня все еще держите около частников. Чувствую я, что поскользнусь.

— Ты занимаешь ключевую позицию, Зафиров.

— Не могу больше, товарищ Мичев! Все мне твердят, что и я попаду за решетку, как Хаджиев.

— Что ты предлагаешь?

— Ничего не предлагаю.

— А раз нет, не говори глупостей, а усиль борьбу за гигиену и бытовую эстетику… Что это у тебя на столах за портянки вместо скатертей?

— Нет мыла, товарищ Мичев.

— Застилай столы бумагой.

— Да, вы правы. Я как-то об этом не подумал. Вот что значит общественный разум…

— Каждый день меняй бумагу.

— Ну, может, хоть через день?..

На следующий день я застелил столы оберточной бумагой, сине-красной, и все в зале вплоть до наших физиономий посинело и покраснело. На столик, за который обычно садился товарищ Мичев, я поставил даже розу, а над умывальником повесил круглое зеркало. Приказал и бумажки положить, чтоб руки вытирать, и какого-то порошка насыпать, который мыл хорошо, но при неосторожном употреблении стирал кожу. Поставил я и два красных флажка около кассы, где собирала деньги и плакала госпожа Хаджиева. Я велел ей держаться повеселее, чтобы не портить аппетит клиентам, потому что в противном случае, сказал я, за последствия не отвечаю. Она меня послушалась, боясь, как бы партийцы не подумали что-либо плохое про нее, поскольку муж ее расплачивался за чужие прегрешения, и только попросила поставить флажки и на столах.