Софийские рассказы

Мы с Иваном Г. Ивановым посетили общину, чтобы поговорить с кметом — нашим старостой относительно управления и делопроизводства. Лично я посоветовал почтальону сортировать письма в алфавитном порядке до разноски их получателям, а в случае путаницы с адресом немедленно возвращать их отправителю с обратной почтой, как это принято везде в нашем деле. Тот выслушал меня внимательно. По всему было видно, смышленый парень, за что я его и похвалил, сказав ему, что он мог бы работать и в масштабе города. Тот ухватился за эту мысль и ответил, что ему хочется испытать счастья, то есть попробовать поискать работу в Софии. Я тут же прекратил с ним беседу.

После этого мы пошли в клуб-читальню и там застали Мекишева в окружении девушек и парней. Все смотрели, как он по памяти рисует мелом портреты политических деятелей. Чтобы не мешать ему, я молча взял его папку с рисунками и сделал молодежи знак последовать за мной в соседнюю комнату. Хотел им показать, как делается стенгазета. Все пришли за мной, и работа закипела. Пока я учил молодежь, как расклеивать вырезки из прессы, чтобы оформить стенгазету, Иван Г. Иванов проводил политическую беседу о колхозах. С этой целью он выставил несколько рисунков из папки Мекишева и все объяснял наглядно.

Этой беседой Иван Г. Иванов отвлек от меня почти всю молодежь. Возле меня остался лишь один ученик с ножницами и клеем, а возле Мекишева — русоволосая девушка с длинной косой и голубыми, как весеннее небо, глазами. Закончив рисовать политических деятелей, Мекишев занялся портретом девушки. Она сидела на деревянном, оранжевого цвета, стуле, смущенная, видимо, взглядом цыганских глаз художника. Он неоднократно вставал, поворачивал голову девушки к окошку, беря двумя пальцами ее за подбородок и говоря, прищурив глаза, что ему нужно передать выражение ее души, а не только внешнее сходство, которое его вовсе не интересует.

— Вот так, Цанка! А сейчас перекинем косу вперед, на грудь, и все будет в порядке.

Девушка пылала, как цветущая герань, и по тому, как она смотрела в окно, я понял, что она уже вошла в опасный возраст. От этой мысли меня будто чем-то обожгло внутри, но я притворился равнодушным.

Как дальше развивались события этого дня, не знаю, потому что был занят разными делами, а Цанка все сидела и сидела на стуле, со своей русой косой, задумчивая и словно окаменевшая. Мекишев продолжал мазать красками полотно, не отрывая взгляда от белого лица девушки, которое в темноте будто излучало свет. Он не пришел на организованный митинг, где Иван Г. Иванов и другие члены бригады выступили с отчетами о проделанной работе, что позволило еще больше сцементировать наше сближение.

Не знаю, заметил ли Иван Г. Иванов отсутствие Мекишева на митинге, но на обратном пути в Софию он сказал мне в грузовике немного строго и доверительно:

— Слушай, брат, этот художник скомпрометирует наше дело в самом начале…

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался я.

— Эта Цанка сирота, живет со своей бабкой. Я все разузнал. Смотри повнимательней, не подложил бы он нам свинью.

— Этого нам только не хватало, — сказал я и посмотрел на Мекишева, который в это время сидел в углу кузова, придерживая обеими руками нарисованный им портрет, чтобы он не упал.

— Ты посмотри только, как он дрожит над этим портретом, — продолжал Иван Г. Иванов. — Даю голову на отсечение, он что-то замышляет… Один на свадьбе гуляет, а у другого голова с похмелья болит! — Он вздохнул и замолчал.

В Софию мы вернулись поздно, разошлись по домам и тут же уснули, уставшие от проделанной работы, не поговорив даже со своими женами и детьми, улегшимися тоже раньше обычного, оскорбленными нашим воскресным отсутствием.

На другой день я проснулся бодрым, чтобы продолжать свою работу в почтовом отделении. На душе у меня было легко и весело, но тут я увидел — Мекишев повесил портрет Цанки в кухне, а жена моя стоит напротив со злым лицом.

— Это кто же такая будет? — спросила она Мекишева, умывавшегося в это время под краном.

— Крестьянская девушка.

— А зачем ты ее здесь повесил?

— Чтобы высохла, до того как я передам ее на выставку.

— А может, она уже высохла. — И жена моя протянула палец к полотну.

— Пожалуйста, другарка, не повреди… — Мекишев махнул на мою жену полотенцем.

Она неестественно громко засмеялась и вырвала полотенце из его рук.

— Бог тебе в помощь, — сказала она, ушла в комнату и начала там подметать, с грохотом переставляя с места на место стулья.

Я понял, что спокойной жизни в этом доме больше не будет, и незаметно ускользнул. Когда я пришел домой к обеду, портрета на стене уже не было, не было и Мекишева. Ушел, по всей видимости, в клуб, потому что чемоданчик его и всякие домашние принадлежности были на своих местах.

— Ты знаешь эту негодяйку? — спросила меня жена, когда мы обедали.

— Да. Видел.

— Ну и как?

— Сирота. Живет со своей бабушкой.

— А-а! Значит, сватаешь их.

— Бог с тобой, Радка!

— Бога вспомнил! Вот притащит ее сюда завтра, народят детей, тогда и будет тебе бог…

Я замолчал. Как пойдешь против фактов?