Софийские рассказы

— Немного далековато, — сказал Зафиров, — но зато открывается чудесный вид на Софию, особенно вечером, когда начинают мерцать электрические лампочки. Целую ночь можешь наслаждаться, и не надоест.

— А земля хорошая? — спросил я.

— Да, — ответил он, — хорошая.

— Не каменистая?

— В известном смысле — да, но камни пойдут на стройку.

— Очень хорошо, — сказал я. — Надо беречь каждый камень! А когда ты думаешь заняться строительством?

— Еще не решил. Все зависит от того, как будет с деньгами.

— И все-таки надо хоть что-то сделать.

— Для начала я выкопаю колодец, потому что без воды там ничего не получится. Вода ведь, как говорится, основа жизни.

— Совершенно верно, — сказал я. — Если понадобится, зови меня, будем копать вместе.

— Колодец, — продолжал Зафиров, — это, как говорится, тяжелая индустрия, с него и надо начинать. Без него не будет ни деревца, ни огорода, не говоря уже о самой стройке, для которой нужна вода…

Он неожиданно остановился и показал мне картину, открывшуюся перед нашими глазами:

— Вот оно, это самое место!

Я увидел заросшее чертополохом большое поле, а в глубине его — вяз, который тянул свои сучья в солнечное небо, наполненное птичьими песнями и голосами людей, пришедших провести свой воскресный отдых здесь, у подножия Витоши, не случайно названной легкими Софии.

— Вяз растет на твоем участке? — спросил я.

— Нет, — ответил Зафиров, вытирая катившийся градом по лицу пот. — Вяз принадлежит писателю Д., а плакучая ива, которую ты видишь чуть дальше, — писателю Г. Выше располагается литературный критик И., а еще выше артистка Л., которая уже начала строить и нынешним летом закончит свою дачу.

— Все люди искусства, — сказал я. — А не найдется ли тут какого-нибудь уголка для нашего Мекишева?

— Художники в другом месте, — нахмурил брови Зафиров, — но и там вряд ли найдется участок для Мекишева.

— Почему? — спросил я.

— Потому. Ты был на его последней выставке? — ответил он вопросом на вопрос.

— Нет, — сказал я.

— Только твой портрет более или менее похож на что-то… А все остальное…

— Да, возможно, — прервал его я. — Но Мекишев талантлив.

— А это еще надо доказать! Нам предстоит серьезный разговор с ним по этим вопросам. Я жду только удобного случая…

— Да, — сказал я, — дай ему кое-какие указания, только не избивай совсем, чтобы он не отчаялся… Хорошо?

— Само собой… Мы все чувствительные… Дай-ка шланг мне, а сам возьми опрыскиватель, а то он совсем перетер мне шею… Отвыкли мы, знаешь, от физического труда… А это нехорошо…

Он погрузил опрыскиватель на мою спину, забрал у меня шланг и лопату, чтобы мне было полегче. И мы продолжали путь по заросшей травой тропинке к вязу и плакучей иве. От радости или еще от чего другого Зафиров начал насвистывать, положив лопату на плечо и накрутив шланг на ее деревянную ручку. Он шел широким шагом. От любопытства сердце мое билось учащенно и гулко. Наконец-то и я увижу это дачное место!

Мы обошли огороженный колючей проволокой участок писателя Г., весь засаженный цветами, малиной и смородиной, из которой жена писателя готовила особое вино с витаминами. В глубине виднелась красная крыша постройки с двумя трубами и зелеными деревянными ставнями на окнах.

— Швейцарский стиль, — шепнул мне Зафиров. — Снег на крыше не задерживается. Кабинет у него наверху, вон те слуховые окна…

Посаженная на цепь собака бросилась к ограде и начала на нас лаять, но Зафиров меня успокоил:

— Она не кусается! Только пугает… А писатель целыми днями сидит под плакучей ивой, курит трубку и думает… Иногда пишет, но редко. Думает под ивой, а пишет наверху, в кабинете… Крупный, так сказать, реалист…

Собака, наткнувшись на колючую проволоку, отскочила и завиляла хвостом, ожидая от нас какой-нибудь подачки. Но Зафиров предупредил меня, чтобы я ничего не давал ей, так как писатель всегда очень сердится — боится, как бы не отравили собаку, потому что здесь проходит много разных людей, а собака перед всеми виляет хвостом и доверчиво раскрывает пасть.

— Д. еще не начал строить, — продолжал Зафиров, — но колодец уже выкопал. Он показывал мне свой план. Чудесный план… Смотри, как дети на природе играют! — Он остановился и с улыбкой показал на мальчишек, которые лазали по вязу, будто обезьянки в зоопарке. Выше всех, конечно, забрался мой Иван и что-то кричал мне, но я ничего не мог понять, согнувшись в три погибели под тяжестью опрыскивателя.

— Какой воздух! — говорил Зафиров. — Какой вид! В Швейцарии ничего подобного нету!.. Дыши глубже!

— Да, ты прав, — сказал я, — только вот опрыскиватель что-то мокрый стал, как бы раствор не вытек.

— Не вытечет, брат. Мы уже пришли.

И он начал звать свою жену, улыбаясь до ушей:

— Цанка, поди сюда, возьми багаж! Здорово, правда?

Согнув широкую спину и подоткнув юбку, Цанка уже собирала камни и ничего не слышала.

— Смотри, брат, — продолжал восхищаться Зафиров, показывая мне на заросший чертополохом каменистый участок. — Через год, если не раньше, здесь будет настоящий рай!

Где-то позади нас тащились свояк и Еленка, окружив мою жену, пыхтевшую и проклинавшую меня за то, что я их оставил.