Софийские рассказы

— А если она его любит?

— Глупости!.. Все мы в свое время были влюблены! Мы должны быть строгими с такими безответственными типами!..

— Строгими, но не жестокими.

— Что ты меня уговариваешь?.. Хочешь еще кофе?

— Если можно.

Она встала, вновь ушла на кухню, чтобы поставить кофеварку на плиту, и возвратилась.

В это время проснулся Иванчо и, движимый смутной ревностью, а может, просто любопытством, вышел к нам. Он был в новой полосатой пижаме, в которой почти терялось его худое хилое тело. Остатки его поредевших волос были всклокочены, и это придавало ему жалкий вид. Он был бледен, словно его только что вытащили из холодной воды. Казалось, Иванчо нисколько не удивился, когда увидел, что я еще здесь и разговариваю с его женой. Молча сел на кушетку и виновато улыбнулся. Попросил стакан холодной воды. Гергана опять встала и ушла на кухню.

На улице было тихо, из окна тянуло прохладой. Гергана варила кофе, а мы с Иванчо молча смотрели друг на друга. Я представил себе, сам не знаю почему, что женщина на кухне — моя жена. Такое вполне могло быть, если бы десять лет назад она поверила мне. Может быть, и я бы стал таким же жалким, как этот шмыгающий носом человек, сидящий напротив меня на кушетке, окончательно потерявший свое лицо… Кто знает! Где-то в глубине моей души возникало неодолимое желание отомстить ему за то, что он вмешался в нашу жизнь, которая могла бы быть и нормальной, и счастливой. Однако я понимал, что он здесь ни при чем. В чем его вина? Почему Царица предпочла шута?.. Я мог бы встать сейчас, пойти на кухню, обнять ее, сказать ей, что больше не могу без нее, посмотреть ей в глаза, которые всегда были холодными, как железо, как лед, как могила… Нет, нет, я не сделаю этого. Я буду последним подлецом, если позволю себе посмотреть на Гергану с грязным намерением пьяного шофера, ворвавшегося сюда, чтобы нарушить спокойную жизнь этих людей.

Из кухни вышла с подносом Гергана… Сильное, крупное тело, холодный взгляд, пронизывающий насквозь… Она словно прочитала мои порочные мысли. «Зачем я пришел сюда? — подумал я, злясь на себя. — Пусть они живут, как хотят. Пусть будут благословенны их дети. А я выпью свой кофе и уйду отсюда с миром, как это делали во все времена добрые люди…»

— Завтра воскресенье, можно и попозже лечь спать, — донесся до меня ее голос.

Муж Герганы с жадностью потянулся к кофе, но она уклонилась от него, поднесла кофе мне и снисходительно усмехнулась:

— Предпочтение нужно отдавать гостю!

Иванчо отодвинулся в угол кушетки, а я дрожащей рукой взял чашку, стараясь не пролить горячую жидкость. Какая разница, кто получит кофе первым? Царица останется со своим Иванчо, а я… Я останусь со своими подлыми мыслями обманутого человека, который воображает, что имеет на что-то право.

— Осторожнее, не обожгитесь! — предупредила она.

Мы пили горячий кофе и молчали. Через открытое окно в комнату врывался густой запах созревших хлебов, и мне казалось, будто я на току. Я словно слышал шелест спелых колосьев, падавших в примитивную деревенскую молотилку. Вот она, эта молотилка, и погубила мою маму — единственную радость моей жизни… Как далеко ушло то время! Мне было приятно вдыхать всей грудью благоухание фракийской равнины, равнины с ее дорогами, тополями и прохладной тенью старых ореховых деревьев…

— Что приумолк? — спросила Гергана.

Она обращалась не к нему, а ко мне. И я знал, что в эту минуту она думала только обо мне, забыв о муже, сидящем на кушетке, одетом в новую полосатую пижаму, смирном, исключительно добром и гостеприимном, каким он и был всегда. И я вдруг почувствовал себя виноватым перед ним. Нет, я уважал этого человека и знал, что смогу найти в себе силы, чтобы устоять перед его женой. Я не смог бы прикоснуться к этому начавшему увядать лицу и к этим губам, которые уже давно не целуют и не шепчут слова любви.

Она что-то говорила, спрашивала о нашей бригаде, но я думал о своем и не сразу понял, что она имеет в виду бригаду, которая была создана нами месяц назад и дала обязательство работать лучше, производительнее, качественнее. Я ответил, что с тех пор ничего не изменилось — сами мы не стали лучше, никого не перевоспитали, не живем по-коммунистически, как писали об этом в большом обязательстве, взятом перед всем заводом.

Гергана рассердилась, начала меня поучать, и вокруг меня словно зашелестели страницы скучного доклада.

Я слушал ее и удивлялся: как это несколько минут назад меня потянуло на лирику?

— Что-то я сомневаюсь в ваших обещаниях! — резко бросила она.

— Вам это свойственно, — раздраженно ответил я.

— Кому это — вам?

— Руководителям.

Она отставила в сторону чашку и продолжала:

— Какие мы руководители?.. Мы самые обыкновенные регистраторы, которых вы привыкли беспрестанно критиковать.

— Не согласен.

Между нами начался ожесточенный спор. Иванчо смотрел на нас рассеянным взглядом, потом отставил в сторону пустую чашку и незаметно удалился в другую комнату продолжать свой прерванный сон. Тогда я, разозленный ее назидательным тоном, спросил:

— Любишь его?