От парка строителей до кладбища было метров сто. Мы шли тенистой аллеей. Виолета проговаривала стихотворение, которое должна была читать, поэтому я ей не мешал. Под ногами у нас шуршали опавшие листья. Осень уже наступила. Я задумчиво смотрел на носки своих туфель, и меня уже не волновало, что они могли запылиться. Чувствовал себя игрушкой в руках Виолеты и пытался понять, как меня угораздило спустя десять лет оказаться в таком жалком положении. Я шел и не находил сил ни возвратиться назад, ни остановиться. Виолета вела меня так, будто я был ее собственностью.
Кладбище утопало в некошеной траве. Цвели хризантемы. Листья на деревьях начали желтеть, лишь по-прежнему зеленели дубы, бросавшие густую тень на памятники. Мы с Виолетой шли по дорожке, и нас со всех сторон окружали памятники. Но я был расстроен, рассержен вконец и не испытывал никакого волнения. Махнуть бы на все рукой и уйти! Виолета продолжала вести меня. Она шла, наталкиваясь на могилы, и все повторяла стихотворение. Как только я пытался заговорить с ней, она тут же делала мне рукой знак, чтобы я ее не беспокоил…
Могила поэта была на другом конце кладбища, на открытой поляне, неподалеку от железной дороги. Я еще издали увидел поклонников поэта, столпившихся у памятника. Это были в основном молодые люди. Мы направились к ним и, подойдя, увидели, что торжество уже началось. Как раз возлагались венки.
— Мы пришли вовремя, — сказала Виолета и оставила меня в толпе. — Подожди здесь, пока не кончится художественная часть.
Я остался в стороне и начал рассматривать памятник, возле которого собрались официальные лица — представители городского Совета и литературного кружка. Некоторых товарищей я знал.
Когда Виолета, расталкивая людей, пробиралась сквозь толпу, все смотрели на нее с любопытством. Я слышал, как кто-то шепнул: «Артистка, артистка». Лицо ее разрумянилось. Она ведь в самом деле была артисткой.
Ее пригласили подняться на камень у могилы. Она поднялась, а люди остались у ее ног. Она смотрела на нас с высоты. Фигура ее четко очерчивалась на фоне облачного неба. Вдали высились трубы химического комбината, клубился желтый дым, и от этого небо казалось загадочным и тревожным. Я почувствовал, как по моему телу поползли мурашки. «…От печального заката до восхода… под сумеречным одиночеством простора… я снова возвращаюсь к тебе… Не опоздал ли я? Глаза твои смотрят на меня с прежней тихой кротостью… Не позволяй мелочной людской злобе коснуться меня со злорадным сожалением… В этом мире я появился не для слез… Тяжел дождливый закат, когда обманута любовь!.. Я чувствую горечь выпитого вечером вина… Еще немного — и меня не станет!.. Прости мне, мама, прегрешения мои! Прости мне, мама, мою измену и мои сомнения…»
Голос Виолеты звенел, а я стоял среди людей, опустив голову, и плакал. Что происходило со мной? Мне хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, чтобы никто не смотрел на меня. Но вокруг меня были люди, и я не мог убежать от них. Все мы составляли единое целое — и поэт, спящий вечным сном, и я, и Виолета…
Виолета продолжала читать стихи. До меня доходили отдельные слова. Они падали мне в душу, как живительные капли дождя падают на иссушенную зноем землю. И я не мог сдержать слезы. А может быть, мне это показалось? Пусть не будет конца этому крику радости и грусти. Я буду слушать его, пока живу, пока дышу… Но буду ли я жить? Небо такое таинственное… И этот голос звенит словно набат… Я все переживу, но я должен опереться на чью-либо руку, чтобы не упасть… Пусть высохнут мои слезы… Ветер дует… Пусть себе дует… Тихо…
Что было со мною потом? Кажется, я опустился на траву. Литературная часть закончилась. Люди разошлись.
21
— Где люди? — спросил я, открыв глаза.
Вокруг меня высились памятники — каменный лес, и я испугался.
— Все разошлись, — ответила Виолета. Она стояла в шаге от меня, задумчивая и сосредоточенная.
— Мы одни?
— Одни, — ответила она.
Мне стало не по себе, но Виолета попросила меня посидеть еще немного на поляне.
— Что произошло? — спросил я ее.
— Ничего особенного. Пока я читала стихи, люди унесли тебя сюда. А потом о тебе забыли. Когда все кончилось, я пришла к тебе. Не могла же я оставить тебя одного! Ты завтракал?
— Нет.
— Вот в этом все и дело.
Я не стал ей возражать. Наверное, так и было…
Виолета настояла, чтобы я пересел в тень дуба, простиравшего над нами свои ветви. Я подчинился. Она осталась стоять напротив меня, залитая лучами только что показавшегося из облаков солнца.
— Люблю солнце, — произнесла она несколько театрально, будто все еще стояла на камне у могилы. — Ни на что на свете не променяю его!