Софийские рассказы

Я с загадочным видом добрился, смазал лицо кремом и заблестел, как сковорода. Потом надел белый летний пиджак и легкие синие брюки. В этом костюме и фуражке я стал похож на служащего из «Винпрома». Лачка смотрел на меня с уважением и страхом. Предложил мне крем для моих черных туфель. Я помазал их, и вокруг меня поплыл запах ваксы. Теперь я был готов полностью. Когда я уже уходил, жена Лачки вышла из пристройки и сорвала мне один цветок гвоздики. Это меня тронуло, потому что было знаком уважения с ее стороны. Я поблагодарил женщину и вышел на улицу. От моих туфель несло ваксой. Светило солнце. Я весь лоснился и сиял.

Сам не знаю, как я очутился возле квартиры Виолеты. Конечно, мне надо было просто зайти к ней, вместо того чтобы ждать ее в сквере у памятника строителю. Это было вполне естественно, так как у меня не хватало терпения ждать и я хотел как можно скорее узнать, зачем она меня позвала. Наверное, произошло что-то серьезное. Иначе зачем бы ей меня искать? В том, что она прислала открытку с видом города, крылась, как я думал, какая-то символика. Виолета любила подобные штуки. Ведь были нее в свое время эдельвейс и роза ее эмблемами… Вполне возможно, что и сейчас она внушила себе нечто подобное.

Я шел по новому тротуару, который неделю назад был закончен отрядом добровольцев, и старался не запылить туфли. От них несло ваксой, но я надеялся, что к тому времени, когда я встречусь с Виолетой, запах выветрится. Я знал, что она очень чувствительна, поэтому боялся вывести ее из равновесия своими туфлями.

Итак, я оказался около квартиры Виолеты. Вошел во двор. Обычно по воскресеньям, если стояла хорошая погода, жители нашего квартала отдыхали в своих дворах. Так было и в этот день. Хозяйка Виолеты готовила обед на открытом воздухе, а хозяин брился, обнаженный до пояса. Он стоял перед пристроенным на заборе круглым зеркальцем. Не успел я войти во двор, как услужливые, любопытные люди бросились мне помогать. Показали комнату Виолеты, хозяин даже постучался в ее дверь, кашляя при этом и беспрерывно поправляя подтяжки на своих брюках.

Виолета тут же вышла и с удивлением посмотрела на меня. Я сразу понял, что она не ожидала увидеть меня здесь, и попытался объяснить ей, почему зашел за ней.

— Какой же ты, право, недогадливый. Для чего же я тебе посылала открытку? Ну да что с тобой делать, проходи, проходи!.. А тебе, товарищ, что надо? — И она подозрительно посмотрела на хозяина.

Он тут же поспешил удалиться, покашливая и поправляя подтяжки.

Я вошел в ее комнату и сел в плетеное кресло, похожее на детскую кроватку. Мне было очень неудобно, потому что в кресле я не сидел, а полулежал, вытянув ноги. Это показалось мне неприличным. Я мучился, но не вставал с кресла. Виолета быстро ходила взад-вперед, продолжая заниматься своими делами. Наконец она увидела мои торчавшие ноги и наморщила лоб и нос.

— Все делаешь без меры, — сказала она и распахнула окно. — Можно было так и не намазывать…

— Да, действительно, я немного переборщил.

Она вытащила из шкафа темное платье и попросила меня выйти, пока она оденется. Я с удовольствием вышел во двор, с большим трудом, только с помощью Виолеты, встав с кресла, похожего на детскую кроватку.

Не успел я появиться во дворе, как тут же попал в лапы ее хозяев. Они уже знали от Лачки, кто я такой, поэтому любопытству их не было предела. Они крепко вцепились и не выпускали меня.

Виолеты не было довольно долго, но, когда она появилась во дворе, все замерли и притихли. Она была необыкновенно хороша в новом нарядном платье.

Она была из тех маленьких, изящных женщин, которые никогда не стареют. По рассказам Виолеты, ее всегда принимали за ученицу. И сердце мое порой сжималось от боли, когда я видел морщинки у нее под глазами — следствие бессонных ночей и переживаний.

— Пойдем! — сказала Виолета, направляясь к калитке. — Может быть, еще успеем! Опоздали мы порядком.

Я, конечно, не понимал, о чем идет речь. И только когда мы, выйдя на улицу, повернули в сторону кладбища, мне все стало ясно. На кладбище должен был состояться митинг, посвященный памяти поэта.

— Меня попросили прочитать его стихи, — объяснила она. — Читать стихи в его память я всегда готова!

Я мрачно слушал ее и не возражал. Чувствовал себя обманутым. Она вновь воспользовалась мною как неодушевленным предметом. Вот так было и когда-то: она идет со мной по улице, не замечая меня, будто я какой-то придаток, приложение к предметам, которые должны быть у нее под рукой. Интересно, для чего надо было играть эту комедию с цветной открыткой? «Для большего эффекта!» — ответила бы она, если бы я ее спросил. Но у меня не было желания ни спрашивать ее, ни возражать ей, потому что я боялся ее логики. У нее всегда найдутся против меня аргументы, поэтому мне лучше бы помолчать.