Софийские рассказы

Мне стало смешно, и я ответил ей без лишних эмоций, что без солнца все мы ничто, и не только мы, но и этот дуб, который раскинулся над нами, и эта трава, и эти цветы… Только мертвые безразличны к солнцу. Виолета согласилась со мной. Потом мы начали рассуждать о том, как неприятна зима. Виолета вдруг сделалась задумчивой. Мы с ней сели на деревянную скамейку у кустов можжевельника на большом расстоянии друг от друга, как незнакомые люди. Неожиданно Виолета спросила меня, могу ли я ее выслушать. Я не сразу понял, о чем идет речь, ведь я и без того ее слушал. Какое же специальное согласие ей было необходимо?

— Я давно хотела с тобой посоветоваться, — начала она.

Я решил, что до конца выслушаю ее.

— У меня нигде никого нет, — начала она нерешительно, — не считая тети. Но что может сделать старая, одинокая, больная женщина? Я хотела поделиться с ней своей тайной, но потом поняла, что не стоит заводить разговор. Да и чем она может помочь мне?.. Была у меня подруга, артистка из молодежного ансамбля, но я ее не смогла разыскать, так как она уехала на гастроли. Мне больше не с кем поговорить. Понимаешь?

— Понимаю.

— Поэтому в конце концов я решила открыть свою тайну тебе… Я жду ребенка!

Я приподнялся со скамейки и спросил ее ошеломленно:

— Что-что? Я не понял.

— Я уже тебе сказала, — ответила она.

— Как так, Виолета?

— Ради бога, не задавай глупых вопросов, — рассердилась она. — Неужели это так сложно понять? Я беременна.

Мы долго молчали.

— Сколько времени, Виолета? — наконец спросил я.

— Три месяца.

— Уже поздно?

— Это не имеет никакого значения, я решила: пусть будет ребенок.

Мы опять замолчали. Чем я мог ей помочь? Раз она решила родить, пусть так и будет. В конце концов это ее дело.

— И все-таки, — начал я смущенно, — брачные узы…

— Какие брачные узы? У меня есть право на ребенка!

Она говорила так, будто я отрицал это ее право, повторяла, что хочет иметь ребенка и родит его.

— А отец? — спросил я осторожно.

— У него нет отца, — ответила она.

— Как это нет? У каждого живого существа есть отец.

— Он, — сказала она с вызовом, — не имеет на ребенка никакого права. Я презираю его! До глубины своей души!

— Это же новая жизнь, Виолета.

— Ребенок мой! — Глаза ее зло блеснули. — А его я презираю!

— Кого презираешь?

— Нет нужды вспоминать его имя.

— Понимаю.

— Тогда не спрашивай меня ни о чем… Я хочу родить ребенка!.. Ты первый, кому я открываю свою тайну. — Она произнесла последние слова так, будто награждала меня.

— Спасибо тебе за доверие, — сказал я, чтобы соблюсти приличие.

— Я не могла больше таить это в себе. Мне нужно было выговориться, облегчить душу.

— Сейчас тебе легче?

— Конечно.

Мы смотрели в разные стороны: я — поверх памятников, а она — на железнодорожную линию, где маневрировал какой-то паровоз. Время от времени он пронзительно свистел, нарушая тишину, окружавшую нас.

— А почему ты не сказала отцу? — начал я снова с тайным намерением проникнуть в их отношения.

Она, видимо, догадалась об этом.

— Почему тебя интересует этот… дурак? — ответила она сердито.

— Прости, Виолета, но он отец твоего ребенка.

— Я запрещаю тебе говорить о нем!

Она встала и с сердитым видом пошла через поляну. Я последовал за нею, ругая себя за то, что задал лишние вопросы. Так, один за другим, мы вышли с кладбища и вдоль шоссе направились в сторону города. Виолета предложила мне пообедать в летнем ресторане, но попросила, чтобы я больше не говорил на эту тему. Я шел за ней по тропинке и молчал. Однако сама Виолета первой нарушила свое решение не говорить об этом.

— Это жизнь человека, — начала она, — не могу я ее уничтожить!.. Ты понимаешь?

— Понимаю.

— А зачем тогда мне советуешь?..

— Ничего я тебе не советовал, Виолета. Мне просто хочется тебе помочь.

— Я рожу его! — упорно твердила она, словно хотела этим меня позлить. — Я его рожу.

Мне казалось странным, что она меня этим злит и убеждает в том, что она его родит. В конце концов мне-то какое дело? И чтобы угодить, я сказал ей, что будет правильно, если она его родит. Никто не упрекнет ее в том, что у нее ребенок. Все уважают матерей.

— Да, но сам ты считаешь, что это незаконно! — оборвала она меня.

— Я не говорил тебе ничего подобного, Виолета.

— Но ты так думаешь!

— Да нет же!.. Ты свободный человек.

— А зачем ты без конца говоришь об отце ребенка?

— Но ведь ты любила этого человека!

— Никогда я его не любила.

— Как же это?

— Неужели тебя это удивляет?

— Да, и очень! Не все до меня доходит.

— Извини, пожалуйста, я и забыла, что ты — сама невинность.

Она покраснела, наверное, от гнева на меня и нервного напряжения. Видно, я все же вывел ее из себя. Я действительно был круглым недотепой. Задавал ей бестактные вопросы, на которые мог бы ответить и сам. В этом-то и была известная подлость, которую она чувствовала и которую не могла терпеть.