Союз еврейских полисменов

— Вот этот хотел сделать вам сюрприз, — кивает Ландсман на Берко. — Но я помню, что вы любите выйти и подстрелить кого-нибудь.

Дядя Герц складывает ладони вместе и кланяется. Как всякий истинный отшельник, он очень серьезно воспринимает свои обязанности хозяина. Если охота не заладится, он достанет из ледника какую-нибудь мраморную заднюю часть и поставит на огонь с морковью, луком и пучком измельченных трав, которые сам выращивает и потом развешивает сушить в сарае позади дома. Он должен подготовить и лед для виски, и холодное пиво к жаркому. Мало того, он предпочитает побриться и повязать галстук.

Старик велит Ландсману зайти в дом, и тот подчиняется, оставляя Герца Шемеца один на один с его сыном. Ландсман наблюдает в качестве заинтересованной публики, как все еврейство наблюдает с той минуты, когда Авраам распластал Исаака на вершине горы и обнажил под небесами его пульсирующую грудную клетку. Старик тянется к рукаву Берковой рубашки лесоруба и ощупывает ткань, теребя ее между пальцами. Берко подчиняется обследованию с выражением неподдельной боли на лице. Ландсман знает, какая мука для Берко предстать пред ясны очи отца одетым во что угодно, кроме лучшего итальянского костюма.

— А где же Большой Синий Бык? — наконец произносит старик.

— Не знаю, — говорит Берко, — но думаю, это он сжевал твои пижамные штаны.

Берко разглаживает измятый отцовскими пальцами рукав. Он обходит старика и устремляется прямо в дом.

— Сволочь, — бурчит он как бы себе под нос, извиняется и ретируется в туалет.

— Сливовицы? — предлагает старик, поворачиваясь к бутылкам, столпившимся на черном эмалевом подносе, словно миниатюрная копия высоток Шварцер-Яма на фоне горизонта. — Да?

— Газировки, — говорит Ландсман и пожимает плечами в ответ на удивленный взмах дядиных бровей. — У меня новый доктор. Индиец. Хочет, чтобы я завязал.

— А когда это ты слушался докторов, да еще индийских?

— Никогда, — признает Ландсман.

— Самолечение — семейная традиция Ландсманов.

— И еще быть евреем, — говорит Ландсман, — и вот посмотри, куда это нас завело.

— Странное нынче время, чтобы быть евреем, — соглашается старик.

Он поворачивается к Ландсману и протягивает ему высокий стакан, украшенный желтой ермолкой лимонной дольки. Затем наливает себе щедрую порцию сливовицы и поднимает рюмку с хорошо знакомой Ландсману гримасой жестокой веселости, в которой Мейер уже давно не видит ни капли веселья.

— За странные времена, — провозглашает старик.

Осушив рюмку, он торжествующе смотрит на Ландсмана, словно сказал нечто настолько остроумное, что комната разразилась бурными аплодисментами. Ландсман знает, как больно Герцу видеть, что ялик, которым он столько лет правил, правил старательно и искусно, дрейфует все ближе к водопадам Возвращения. Герц немедленно наливает себе вторую, выпивает и стучит рюмкой об стол с явным удовольствием. Теперь уже очередь Ландсмана воздевать бровь.

— У тебя свой доктор, — объясняет дядя Герц, — а у меня — свой.

Хижина дяди Герца — это одна большая комната с чердачной галереей вдоль трех стен. Обстановка и отделка — рог, кость, жила, кожа и мех. На галерею можно взобраться по крутому трапу позади кухоньки. В одном углу комнаты стоит аккуратно заправленная кровать старика. Рядом с ней на низком круглом столике — шахматная доска. Фигуры вырезаны из клена и палисандра. Один из белых кленовых коней лишился левого уха. У одной черной палисандровой пешки на голове белый шрам. Вид у доски заброшенный, хаотический, на одном ее конце среди фигур затесался ингалятор «Викс», по всей видимости угрожая белому королю на е1.

— Я смотрю, вы тут играете Ментолиптовую защиту, — говорит Ландсман, поворачивая доску, чтобы получше разглядеть. — Партия по переписке?

Герц напирает на Ландсмана, теснит его, выдыхая послевкусие сливового бренди с ноткой селедки, до того жирной и острой, что чувствуются ее колкие косточки. От неожиданности Ландсман сбивает доску, и все со стуком валится на пол.

— Твой всегдашний коронный ход! — говорит Герц. — Гамбит Ландсмана.

— Блин, дядя Герц, простите.

Ландсман ползает на корточках вокруг стариковского ложа, нашаривая фигурки.

— Не волнуйся, все в порядке, — говорит старикан. — Это не партия никакая, так — дурака валял. Я больше не играю по переписке. Мне жертву подавай. Люблю ослеплять их какой-нибудь головоломной красивой комбинацией. Мудрено проделать это с помощью открытки. Узнаешь набор-то?

Герц помогает Лндсману сложить фигурки в шкатулку — тоже кленовую, — выстланную зеленым плюшем. Прячет ингалятор в карман.

— Нет, — говорит Ландсман, а ведь именно один из очередных гамбитов Ландсмана во время детской вспышки гнева много лет назад стоил этому белому коню уха.

— А сам-то как думаешь? Это ведь ты их ему подарил.