Союз Сталина. Политэкономия истории

Одна из причин этого — крылась в продолжавшемся обострении международной обстановки и надвигающейся угрозе мировой войны: в марте 1938 г. Литвинов опубликовал заявление в качестве ноты для МИД Франции, Англии, Чехословакии и США, в котором указывал, что над Чехословакией нависла угроза германской агрессии и призвал к совместным действиям, чтобы остановить ее[2161]. Президент Бенеш 18 мая уверял советского посла Александровского, что Чехословакия будет «драться, пробиваясь на Восток, для соединения с Красной армией»[2162]. В конце лета советское правительство приступило к развертыванию войск западных округов и мобилизации резервистов. В это время, на другом конце страны, нарастающее противоборство с Японией, привело в июле 1938 г. к военному столкновению на озере Хасан.

Cвою роль, по-видимому, сыграло и Постановление от 13 марта 1938 г., вызвавшее угрозу вспышки националистических настроений в элитах национальных республик. Этим Постановлением во всех школах СССР вводилось обязательное изучение русского языка. Необходимость этого шага мотивировалось тем, что он должен послужить «средством связи и общения между народами СССР, способствующим их дальнейшему хозяйственному и культурному росту», «дальнейшему усовершенствованию национальных кадров в области научных и технических познаний», и обеспечить «необходимые условия для успешного несения всеми гражданами СССР воинской службы»[2163].

Но основная причина, очевидно, заключалась в большей инерционности общественно-политических эндогенных процессов, склонных, при благоприятных условиях, к самоусилению. Именно на этот фактор, обращал свое внимание, посвятивший свою работу эпохе сталинского террора, американский историк Р. Терстон, приходивший к выводу, что «террор обладал своей динамикой и почти собственной волей», что органы «сами стали обособленной властью»[2164]. «Меч, однажды отведавший крови, — подтверждал существующую закономерность А. Тойнби, — не может долго оставаться в ножнах»[2165].

На подобную угрозу, еще в 1918 г. в своем циркулярном письме указывало НКВД: опасно «создание особого ведомства (ВЧК) по борьбе с контрреволюцией, которое в силу самого характера своей деятельности, может уклониться и разойтись в своей политике с другими комиссариатами и даже Советом Народных Комиссаров»[2166]. В ответ чекисты отстаивали свое право быть «органом беспощадной диктатуры пролетариата»[2167].

Предвестники Большого Террора появились еще до убийства Кирова: «Мы переживаем необычные времена, — писал Рютин в июне 1934, — Случай больше, чем когда-либо, висит дамокловым мечом над головой каждого. Никто не сможет быть уверен, что будет с ним завтра. Никто не знает, что случится завтра с его близкими»[2168]. Действительно целевая группа, против которой был направлен террор, не имела четких границ: «Организаторами террористической борьбы здесь были Зиновьев и Каменев, — указывал в своем выступлении в июле 1935 г. ген. секретарь ЦК КП(б) Украины Косиор, — Это значит, что мы должны рассматривать как прямого врага не только троцкиста, не только зиновьевца, а каждого — кто бы он ни был, — кто хотя бы в малейшей степени ведет себя двусмысленно, кто играет на руку классовому врагу… Мы должны с ними расправиться беспощадно»[2169].

Подготовка к большому террору началась с «чистки» самих органов внутренних дел: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом, — указывали в своей директиве от 25 сентября 1936 г. Сталин и Жданов, — назначение тов. Ежова на пост Наркомвнудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско‐зиновьевского блока ОГПУ, опоздал в этом деле на 4 года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей наркомвнудела…»[2170].

Моральное оправдание террору придавали поразительные признательные показания участников трех московских политических процессов 1936–1938 гг.

Эти признания объяснялись не только применением физических мер воздействия и шантажа, в адрес родных и близких, но и словами К. Радека, сказанными им в ответ на резолюцию «О единстве партии», принятую Х съездом РКП(б) (1921 г.). «Голосуя за резолюцию, я, — говорил Радек, — чувствую, что ее можно легко обернуть против нас, и все таки я голосую за нее… Пусть ЦК в момент опасности примет строжайшие меры против лучших членов партии, если сочтет это целесообразным… Пусть даже ЦК совершит ошибку! Она будет менее опасна, чем колебания, которые мы наблюдаем сегодня»[2171].