Сохранить

Я таращусь в пол, или скорее сквозь него. Люди в разноцветных нарядах танцуют, веселятся, пьют обогащенную минералами воду и закидываются таблетками, а перед моими глазами мелькают праздники, которые обрываются, стоит мне посмотреть на моего маленького брата, внешность которого я всё никак не могу вспомнить.

– Ох, как же я обожаю эту песню! Пошли скорее танцевать! – зовёт она меня, но я её не слышу. Я в коридоре. Бесконечном белом коридоре, бегаю из комнаты в комнату, проживаю моменты жизни, но как только я понимаю, что вот сейчас появится Эл, я оказываюсь перед дверью.

– Ты в порядке?

И перед дверью стоит этот мальчик и таращится на меня.

– Эй, ты меня слышишь? – смеётся девушка.

Мальчика нет. Я один в бесконечной белоснежной пустоте.

– Приём? Приём? – она щёлкает пальцами перед моим лицом, и я поднимаю на неё взгляд.

– Да, прошу прощения, задумался ненадолго.

– Бывает. Танцевать пойдём?

– Не танцую, к сожалению.

– Не танцуешь, значит, – она смеётся, – ну ладно. Погоди, а я тебя кажется, знаю. Ты сын сегодняшнего Смертника.

– Да, верно, – улыбаюсь я.

– Поздравляю!

– Благодарю.

– И каково это?

– Странно немного.

Ко мне подходит человек в серебряном костюме, который произносил речь, и говорит, что им пора забирать отца, а меня самого они ждут в восемь вечера в здании Великого Цифрового Хранилища.

– А у тебя ещё кто-нибудь умирал? – спрашивает девушка.

– Да.

– У меня так никто ещё не умер, – печально вздыхает она, – а как это произошло? Дико интересно.

Глава 14

Планер подлетает к Центральному Цифровому Хранилищу, которое отличается от всех зданий монументальностью, пафосом и дороговизной. Я захожу внутрь самого огромного здания в городе, которое стоит прямо напротив Великой Цифровой Стены с капсулами давно умерших людей. Я прохожу по длинным пустым белоснежным коридорам и задаюсь вопросами.

Не сплю ли я прямо сейчас?

Я иду, осматриваю всё и где-то внутри себя боюсь встретить его. Этого мальчика, молча глядящего на меня. Может быть, он за одной из этих дверей. Все двери закрыты. Самое странное в этом здании – это ручки дверей. Уже давно никто такими не пользуется. Везде давно стоят купе с электрическим механизмом.

Реально ли всё происходящее?

Мои ноги бессознательно несут меня по пустым белоснежным коридорам. Словно мой организм каждый день совершает этот маршрут и машинально доходит до нужной точки. Так же бессознательно я оглядываюсь по сторонам, ожидая встретить этого мальчика.

Открыты ли мои глаза?

Ноги доносят меня до лифта, и в лифте я говорю:

– Добрый лень, двадцать первый этаж пожалуйста.

– Будет исполнено, – раздаётся шутливый тон оцифрованного человека, – поздравляю вас!

– Благодарю.

Серебристые двери закрываются, и лифт начинает движение.

У тебя когда-нибудь бывало внезапное озарение?

Смотря, о чём речь.

Я только сейчас понял, что весь город окружён мертвецами, а в каждом динамике или экране сидят живые когда-то чьи-то родители и дети.

Поздравляю с очевидным наблюдением.

Лифт останавливается, двери открываются, и человеческий голос откуда-то из динамиков говорит:

– Двадцать первый этаж. Да хранит вас Канцлер!

Спустя почти сто лет с момента начала оцифровки людей, я только сейчас осознаю, что всё, что меня украшает – это люди, которые давно мертвы.

– Благодарю. Да хранит вас Канцлер.

Я выхожу из лифта и прохожу до конца коридора, сворачиваю направо и оказываюсь перед дверьми. Парень, которому, сто, а внешне всего двадцать лет, улыбается, здоровается со мной и провожает меня в кабинет. Конечно же, он белоснежный и пластиковый.

Стены, пол, стол, стулья, даже форма этого человека… всё абсолютно белое. И в этом многообразии белоснежного ты ощущаешь себя как-то неловко, грязно, неуютно, серо. Ты словно пятно на белоснежной рубашке этого мира.

Скоро всё закончится.

А что потом, Эл?

Узнаем.

Человек садится за стол и приглашает меня присесть в красное кресло напротив него. Я сажусь, и он начинает задавать мне различные вопросы. Причём огромное их количество.

Он задаёт первый, и сразу вынуждает меня очутиться в белоснежном коридоре с сотней дверей.

Он спрашивает дату рождения моего отца.

Он спрашивает его группу крови. Какие у него были заболевания в детстве? Как звали его родителей? Была ли у него когда-нибудь на что-то аллергия?

Каждый новой вопрос становится для меня всё сложнее и сложнее. Каждый новый вопрос заставляет меня всё дольше и дольше искать нужную дверь с ответом.

Он спрашивает, любил ли мой отец спорт.

Какие хобби у него были в детстве? А в юности? А в старости?

Я продолжаю искать нужную дверь, открываю её, но если ответа нет, или если дверь заперта, я говорю, жаль, но я не знаю. Если воспоминание касается Эла, то оно сразу же обрывается, стоит мне взглянуть на него. И я говорю, что нет, я не помню, как звали его первую собаку, и нет, я, к сожалению, не в курсе, какую музыку он слушал в молодости.

Он кивает и продолжает задавать вопросы.

Он спрашивает, как звали первую любовь отца, какое у него любимое блюдо, в каких странах он успел побывать до Великого Огня.