Сокол над лесами

Одна стена была занята оружием Мистины. На почетном месте висели три его «корляга», раздобытые в разных местах и по разным случаям; возле них два греческих меча-парамирия – от «корлягов» их отличала и выделка клинков, и облик рукояти. Парамирии Мистина не любил, но держал здесь на память о войне с греками. Был хазарский однолезвийный меч – взятый у захваченного в плен печенежского княжича Едигара. Несколько секир – и простые, и с серебряной насечкой. Такие же копья, два ростовых топора, два старых полуразбитых щита, которые Мистина хранил ради каких-то памятных ему случаев. На отдельной полке выстроились четыре золоченых воеводских шлема, из них один греческий.

Здесь же был золоченый клибанион греческого стратига, привезенный из похода по Вифинии десять лет назад. Этот клибанион был на Мистине в битве под Ираклией, на золоченых чешуйках остались глубокие царапины – там, где по ним скользнула пика катафракта. Распоротые тем ударом ремни давно заменили, доспех привели в порядок, его можно было снова надевать, но Мистина, кажется, больше ни разу им не пользовался. Такие битвы исполинов, как под Ираклией, с тех пор не случались, а в остальном сражения были для него просто работой, и он не видел смысла портить сталью и кровью дорогие вещи…

А вон висит та плеть, старая Свенельдова, возле самой двери, где удобно взять. Она была знаменита тем, что сделали ее из посеребренной втулки сломанного копья. Копье рейнской работы Ульв из Хольмгарда подарил его воеводе почти тридцать лет назад, когда провожал его в Киев со своим маленьким сыном, Ингваром. Однажды в сражении острие копья сломалось, и тогда из его втулки, украшенной тончайшим узором из серебра и меди, Свенельд велел изготовить плеть. Уезжая в Дерева, он оставил ее старшему сыну – вместе с должностью воеводы киевского. Эльга, хоть и была одна, подавила улыбку – кое-что еще она знала об участи этой плети в семейной саге Свенельдова рода…

Эльга видела эту оружейную стену сотни раз, но княгине не надоедало ее разглядывать. Каждая вещь здесь имела свою память – обычно о нескольких хозяевах. Иные мечи были взяты из холодеющих мертвых рук побежденного. И неизбежно думалось при взгляде на них – когда это случится в следующий раз…

«Ты когда-нибудь думал, как ты умрешь?» – однажды, много лет назад, спросила она Мистину. Он так часто встречался со смертью и так часто приносил ее другим, что должен был свыкнуться с мыслью и о своей. «Дайте боги, чтобы не в постели, – усмехнулся он. – Слава Перуну, на мой век хватит войн, чтобы не обречь меня соломенной смерти».

За дверью простучали шаги. Вздрогнув, Эльга очнулась – слишком далеко ее мысли унеслись от нынешнего дня. Вошел Мистина, не глядя перед собой и на ходу стягивая влажную от пота сорочку. Обтирая шею, сделал несколько шагов к ларю и только тут увидел Эльгу.

Видно, ему никто не сказал, что княгиня уже ждет в большой избе – домочадцы сестры к ней привыкли и не видели в ее посещении особого события. Раз она никого не посылала позвать хозяина, никто за ним и не побежал.

Вдруг смутившись, Эльга встала, но не сообразила, что сказать. Разглядывая его оружие, она так углубилась в воспоминания о временах, когда они были близки, что несходство тех времен с нынешними ее почти ранило.

А Мистина взглянул на нее, удивленно приподнял брови… а потом в лице его так ясно отразилась надежда, что она наконец пришла ради него, что Эльге стало больно.

Он подошел к ней, еще держа в руках снятую сорочку и глубоко, часто дыша – то ли после упражнений, то ли от новой причины. Эльга хотела объяснить, зачем она здесь, но не могла отвести глаз от «костяного змея» на его груди – того, которого сама носила в то лето, пока Мистина ходил по Греческому царству. В тридцать пять лет, утратив свежесть молодости, Мистина все равно казался ей прекрасен как бог. Она мало замечала перемены в нем, в ее глазах зрелость придавала его облику внушительности, ничуть не умаляя красоты. Эльга не находила сил оторвать взгляд от его гладкой широкой груди, покатых плеч, округлых мышц предплечья. Их связь прекратилась почти три года назад, Эльга почти забыла, как это было, но теперь ее вновь охватил жар и волнение. Нечто большее, чем тоска молодой вдовы, влекло ее к нему, нечто большее, что она находила в нем одном.

Мистина хотел что-то сказать, но лишь сглотнул, выронил сорочку на пол и потянулся к Эльге. Она хотела отойти, но позади была только скамья и стена. Он обнял княгиню и привлек к себе; она невольно положила руки ему на грудь, вдыхая запах разгоряченного тела; голова кружилась, тянуло прижаться к нему как можно теснее, и вновь накатывало властное, как тяга земная, ощущение: важнее и весомее этого влечения нет на свете ничего. Блаженство этих мгновений стоит любой платы.