Сократ. Введение в косметику

И психолог Сократ очень хорошо знал, что наиболее обеспечивает бессмертие: «наверное, назовёт меня мудрецом всякий, кто захочет поносить вас» (афинян, осудивших Сократа) [ «Апология», начало третьей речи]. Наиболее прочна та слава, которая ассоциируется у людей по контрасту с позором; слава Сократа – позор обвинителей, мученик и мучители, смерть за правду – жизнь в неправде.

Но у культурного не может быть трагедии, культурный не может быть мучеником, – трагедия и мученичество не совместимы с цинизмом. Поэтому трагико-мученическую славу Сократ мог завоевать только хитростью, обманом. Сократ должен был разыграть трагедию. И комик Сократ, впервые взявшийся за трагическую роль, провёл её гениально: в течение двух с половиной тысячелетий иллюзия, созданная игрой Сократа, принималась за действительность.

Стукнуло семьдесят лет; смерть была не за горами; годом раньше или годом позже – это уже не важно: в жизни сделано достаточно много; гораздо важнее успеть умереть эффектно. Создать иллюзию мученической смерти – это влекло не одного Сократа; но никому не удалось создать её так совершенно, как удалось Сократу: даже Христос превратил трагедию в мелодраму своим неуместным молением о чаше («если возможно, да минует меня чаша сия»). Задача была действительно трудная, а для Сократа она усложнялась ещё более потому, что надо было сделать трагедией смерть циника – дело как будто невозможное.

Старался ли сам Сократ о том, чтоб на него была подана жалоба в суд, или это случилось помимо него, – во всяком случае, начало было положено, и теперь оставалось несколько шагов до эффектного конца, но – это самые опасные шаги: на сантиметр вправо – и вместо эффектной трагедии получится слезливая мелодрама, смешная для второго циника; на столько же влево – будет совсем не эффектная трагикомедия. Судебный процесс необходимо было проиграть, – но так, чтобы в глазах потомства проигрыш его был результатом злобы и ошибки со стороны судей; а для этого Сократ должен был создать иллюзию защиты: откажись Сократ от защиты, заяви себя просто во всём правым – и эффект мученичества исчезнет, потомство скажет: Сократ сам виноват в своей смерти; защищайся Сократ серьёзно, – он мог бы выиграть процесс, а это шло в разрез с его замыслом; Сократ, несомненно, не хотел выигрывать процесса – это вполне очевидно из формы его защиты: если Платоновская «Апология» и не воспроизводит речи Сократа, то всё же из её сопоставления с Ксенофонтовой «Апологией» ясно, что Сократ не использовал тех аргументов, которые были бы гораздо более целесообразны, если бы он хотел выиграть процесс; первая речь в «Апологии» в качестве защитительной построена очень нецелесообразно; даже избегая неприятной Сократу мелодрамы, просьб, мольбы к судьям и т. п., Сократ уже на основе им же самим разработанных правил софистической риторики (а ведь софистикой-то он пользуется в «Апологии» вовсю) мог бы построить почти, наверное, выигрышную речь; да и помимо софистических приёмов Сократ мог бы выиграть процесс, если б того хотел. Между тем Сократ вторую половину «защитительной» речи делает поучением, а местами как будто прямо напрашивается на осуждение: он напоминает судьям слова Анита, что Сократ или не должен был являться в суд, или, если явился, должен быть осуждён, так как иначе, будет ещё более вредным для юношества; и Сократ напоминает эти слова не в целях защиты, а подчёркивает дальше, что он действительно, в случае оправдания, будет продолжать своё дело (29 С и сл.); он восхваляет себя как самого полезного гражданина и т. д. (также и указание Сократа в Ксенофонтовой «Апологии» на то, что «демон» удерживал его от размышлений над защитой, является намёком на гениальный расчёт Сократа, побуждавший его к проигрышу процесса). В результате получается, что:

1) остаток влияния на судей прежних защитительных аргументов теряется;

2) у слушателей, стоящих на стороне Сократа, и у позднейших читателей «Апологии» создаётся впечатление крайней правдивости Сократа, которая и привела его к «мученическому концу»;

3) у них же создаётся впечатление трагичности облика Сократа;

4) судьи озлобляются, и проигрыш процесса становится почти несомненным, при чём ни у кого не возникает догадки, что Сократ сам старался о проигрыше (Сократ знал, что люди слишком глупы, чтобы догадаться об этом, – недаром же он был всю жизнь экспериментатором человеческой глупости).