Сократ. Введение в косметику

И ещё двадцать веков после Сократа ходит миф о гигантах и рассказ об единственном реальном гиганте, павшем так же, как пали те, – в борьбе с Небом. Ходит миф, пока не родится новый гений, который также почувствует в себе гиганта; ведь мало быть гигантом, – надо быть гениальным гигантом, чтобы сделать большее, чем то, что сделали прежние гиганты; потому что только гений делает по новому. Новый гений будет уметь пробуждать в людях гигантов, – но и он падёт, и он сгорит на костре, выпьет цикуту, потому что уметь – ещё не значит сделать; мало сделать миллионы людей гигантами, чтобы избежать костра, и для того, чтобы сделать это, придёт третий гений, который воспользуется умением второго.

…«Гениальный всегда циник»? – Да, это было бы верно, если бы ещё древние не различали добрых и злых демонов, добрых и злых гениев. А злые гении действительно существуют, и их больше, чем добрых, только люди неправильно оценивают гениев, и злых (вредных для людей, уменьшающих их радость) называют добрыми, а добрых (полезных, увеличивающих радость для людей) считают злыми. До сих пор речь шла только о добрых гениях, гениях земли, гениях радости. Сократ до сих пор был единственным добрым гением; но если надо было более двух тысячелетий, прежде чем люди начали понимать, что он был добрый гений, то это только потому, что против него действовали многие злые гении, гении неба; и первый из них – Платон. Добрые гении – это действительно циники, для них нет ничего слишком серьёзного, и они хотят сделать людей радующимися; они хотели бы всю жизнь каждого человека превратить в сплошной танец, но если это невозможно, – то труд, борьбу сделать похожими на танец. Злые гении – это аскеты, для них нет ничего малосерьёзного, всё очень серьёзно, они хотят, чтобы все люди ходили, приставивши палец ко лбу; если бы было возможно, они хотели бы всю жизнь людей превратить в непрерывный суровый труд и борьбу, но если уж это невозможно, если человек нуждается в отдыхе, – то отдых сделать похожим на труд, серьёзным; улыбка недопустима; вместо неё ещё можно разрешить мечтательность; но самое лучшее, если все люди будут непрерывно плакать. Добрый гений – смеющийся философ-циник; злой гений – плачущий философ-аскет. Добрый гений – не ошибающийся мудрец; злой гений – во всём ошибающийся (потому и всегда серьёзный) энтузиаст. И в том, что он – гениальный энтузиаст, лежит причина признания людьми злого гения добрым и доброго гения злым: мудрец – учитель, а гениальный мудрец – учитель циник, смеющийся и не слишком (для него нет «слишком») озабоченный успехом своего учения; энтузиаст – проповедник, а гениальный энтузиаст – проповедник-аскет, больше чем слишком озабоченный результатом проповеди. Обучение – это взращивание плодового дерева из семени; проповедь – установка искусственного дерева с развешанными на нём золочёными плодами. Там долгое ожидание, скучная работа и в результате крючковатое дерево с невзрачными плодами; здесь – сразу стройное деревцо с очень соблазнительными плодами; правда, и здесь ожидание, но ожидание после того, как плоды уже соблазнили; правда, там, если плоды созрели, их можно есть, а здесь готовые плоды обещаются в будущем, «в конце святок, если дети будут хорошо себя держать», но кончатся святки с концом жизни; если же раньше, и если дети получат плоды, то они окажутся несъедобными. И всё-таки преимущество на стороне проповедников, особенно по количеству привлечённых к данным воззрениям лиц; учатся единицы, слушают проповедь миллионы. Потому-то гигант и остаётся в течение двадцати веков одиноким; потому-то дело Сократа и трудно, что очень легко дело энтузиастов-проповедников, и их много, и что привести к ошибке легче, чем освободить от ошибки; а сделать так, чтобы человек вообще не ошибался, – это почти бесконечно трудно. И главное – это то, что дело Сократа не может исполняться энтузиастами, потому что энтузиасты слишком серьёзны для того, чтобы делать людей не слишком серьёзными; а в этом всё дело Сократа.