Сократ. Введение в косметику

И, однако, пригодная для масс философия Сократа привлекла к себе несравненно меньшее количество лиц, чем пригодные для отдельных немногих лиц философия Антисфена или, тем более, Платона. Это кажется парадоксом, даже нелепостью, а между тем это так: пригодное для миллионов воспринял лишь десяток лиц, пригодное для десятка приняли, через посредство христианства, миллионы. Нелепость здесь только в том, что нелепо устроены сами люди, – и Сократ, исследователь пределов человеческой глупости, должен был знать и учесть это больше, чем кто-нибудь другой: круг потребителей выбрасываемого на рынок продукта совсем не совпадает с кругом лиц, для которых этот продукт пригоден, поскольку пригодность определяется на основании объективного критерия полезности: ведь человеческая глупость к тому и сводится, что представление о полезности не совпадает с действительной полезностью данной вещи, и Сократ должен был знать, что ошибочные представления так вкоренились в человека, что было бы безрассудной надеждой искоренить их одной беседой. Вот эта-то безрассудная надежда и была роковой ошибкой Сократа. Сократ учёл, что потребителем его философии может быть всякий, в ком будут искоренены ошибочные представления о полезности, но он не учёл, что одной беседой легко вкоренить новые ошибки, но нельзя искоренить (а прочно – тем более) старые, годами слагавшиеся ошибки; он не учёл и того, что «может быть потребителем» – это ещё совсем не совпадает с «будет потребителем»; он не учёл, наконец, и того, что именно для его философии, требующей больших самодеятельных дополнений со стороны её потребителя, разница в величине радиуса круга возможных и действительных потребителей должна быть особенно большой, настолько большой, что второй радиус по сравнению с первым можно было бы принять равным почти нулю. Ошибка Сократа в том, что он считал свои беседы с первым встречным крайне полезными для этого встречного и видел в них лучшую форму осуществления своего дела, а в действительности они были совершенно бесполезны для собеседника и губительно вредны для дела Сократа. Если говорить о трагедии Сократа, то она была не в том, что люди умертвили как преступника лучшего и полезнейшего человека; трагедия Сократа (да и не Сократа только, а людей вообще) в том, что гениальнейшее изобретение, сложнейшая машина, долженствующая осчастливить людей, продуманная до мельчайших деталей, взорвалась и раздавила обломками изобретателя из-за одной его ошибки, из-за того, что он повернул рычаг не в ту сторону.