Сокровища Александра Македонского

— Мой отец был превыше человека. Это был, так сказать, наконечник в человеческом роде. Если он горел желанием, если он метил, — он исполнял! И что же вы думаете. Моя мать однажды на празднике поела квашеной капусты и с этого забеременела…

— Я не хочу оскорблять памяти вашей матери, — сказал Бринза, — но мне принцип дороже всего. При всяких возможностях можно забеременеть, но при квашеной капусте…

Андрей Вавилыч сказал встревоженно:

— Нет, я что-то слышал в таком роде, какой-то медицинский светило цитировал. Продолжайте, Хоржевский.

Хоржевский продолжал:

— Родила она. Тогда отец сказал: «Предсказание Цезаря исполняется. Но поскольку Муссолини и римляне в своей политике засыпались, я предполагаю обмануть Цезаря». И он взял да и переменил фамилию, имя и отчество. Жил в Москве, а переехал в Самару. Но и этим он не удовольствовался. Он из Самары отправился в Мурманск и здесь опять переменил вывеску. Кроме того, насколько мне известно, он менял её в Перми, Хабаровске и, последний раз, в Харькове, так что тени Цезаря не отыскать меня и не толкнуть мою руку, когда мой дядя будет чистить картошку в полдень, при цветении урюка, согласно программе, намеченной Цезарем моему отцу…

В разговор вступил Бринза.

— Любопытно, что во всех предсказаниях обстоятельства наши упираются в урюк и в родственников. Мне было такое пророчество. Оно возникло при юбилейном обеде в честь Григория Максимыча. Я лежал под столом, не потому, что напился или мне вообще нравится лежать под столом, а оттого, что туда скатилась хорошая бутылка портвейна и я посчитал более удобным выпить её под столом, нежели на столе. Ну, как бы там ни было, лежу я под столом, и вдруг поднимается скатерть, и я вижу лицо председателя нашего райпищетреста. Он говорит: «Там, где цветет сладость и зреет кокон, имеется дикий бык невероятной силы. Лягнёт, — и трёхтонка в сторону! Твой брат там». «Да, — говорю, — он там занимается разведением быков». «Вот тут-то и заковыка. Я приказал твоему брату заколоть этого дикого быка, а брат удержал его в своём стаде, надеясь на приплод бизонов, что ли. Не заколол. Бык, опираясь на безрассудство, вошёл в полную ярость и произвёл опустошения… Бринза! Я поручил поймать этого быка второму твоему брату, но он соблазнился какой-то бабой и перешёл в другую организацию. Бринза, ты поедешь, поймаешь его и, когда зацветёт в полдень урюк…»

Андрей Вавилыч вмешался. Он сказал строгим голосом, ставя, как всегда, противников своих в тупик:

— С первого взгляда, все ваши предсказания производят кое-какое впечатление. Но приглядитесь. Лихорадочное состояние, вызванное тяжёлой дорогой, объяснит всё. Вы все разные, но почему-то у вас у всех одна установка — на урюк. При чём тут урюк? — думаешь ты тревожно. Вдумаешься. Всё становится по местам. Урюк тут при том, что, вследствие отсутствия сладости, появляется раздражение, сопровождаемое видениями, конец которых упирается в урюк. Так что прицеливание ножом Груши, или попытка к уничтожению дяди, опираясь при этом на авторитет Юлия Цезаря, или же ваш бессмысленный бык, Бринза, который не может существовать в наш век автоматов и гранат, всё это признаки хворого, нездорового состояния… Вы потеряли самое важное для человека: способность идти против ветра, не испытывая тревожного ощущения. Смотрите на меня. Я — бодр, весел, здоров, воодушевлён желанием работы. А разве я не мог бы распуститься, разве у меня не было намёков…

Здесь нас подбросило и стукнуло головами о железную перекладину, поддерживающую брезент. Андрей Вавилыч замолчал, — и к лучшему. Всё-таки он ослабел, иначе чем объяснить, что он пустился в намёки, которые могли навредить ему. Дело в том, что ни Бринза, ни Хоржевский не знали досконально жизнь Андрея Вавилыча, как знал её я. Наша жизнь прекрасна, против этого кто спорит. Но всё же жизнь не поле, возделанное агрикультурой, где нет ни одного репейника. В настоящей жизни репейничек, хоть самый малюсенький, а прильнёт к вам, если вы идете по жизненному полю бесстрашно.

Такие репейнички случалось подцеплять и Андрею Вавилычу. В ранней молодости он покинул жену и — с дочерью. Он потерял их из виду, — и не очень стремился найти. Имел он и брата, который был постарше и служил у графа Румянцева-Задунайского швейцаром, за что и претерпевал и даже, вынужденный скрыться, переменил фамилию, и даже раза два… короче говоря: неприятные и отвратительные намёки! Чем они вызваны? Откуда появились? Кто во что метит, кто чего домогается? Неприятнейший враждебный зачин, — и от кого он идёт… Боль, едкая, как от ногтоеда, терзала Андрея Вавилыча, но он молчал и любезно начальнически улыбался.

Степь волновалась. Туман и снег ходили по её бурому пространству, закрывая от нас полосу могучей реки цвета незрелого винограда. Растительность, окаймлявшая её, придавала движению реки решительное выражение.

Дорога расширилась и улучшилась.

На развилке возвышался искусно разрисованный фанерный щит с-надписью, опережавшей все ваши выводы:

«ДАВНО ЛИ ЭТО МЕСТО БЫЛО БЕЛЫМ ПЯТНОМ НА ГЕОГРАФИЧЕСКИХ КАРТАХ, А ТЕПЕРЬ…»